Е Громов - Николай Губенко - Режиссер и актер

Художники Юрий Кладиенко и Татьяна Морковкина, их роль в данном случае очень велика, выстроили в Ивановской области декорации разрушенного села, оно названо в фильме Воздвиженским. Работали с чувством личной причастности. Декорации эти не отличишь от подлинного вида происшедшей катастрофы. Собственно, тут даже трудно говорить о декорациях, скорее - об оптимально документальном воссоздании картины страшных разрушений и человеческого горя.

В этой картине есть нечто апокалиптическое. Жуткая деталь: мертвый человек высоко на электровольтном столбе, запутавшийся в проводах. Что испытал этот несчастный в свой последний миг? Трудно вообразить. Мертвые тела на земле. Погибшие птицы, животные. Догорающий дом. Разрушенная железная дорога. Руины церкви. Лик Христа, заляпанный грязью. Свинцовые облака, пасмурно. То и дело идет дождь. В раскисших дорогах вязнут тяжелые грузовики. Из последних сил их толкают солдаты. Пострадавшие - кто остался совсем без крова, у кого еще и убило близких, родных. Кругом стон и плач.

Снято это все оператором Павлом Лебешевым и поставлено Николаем Губенко с огромной внутренней взволнованностью и масштабностью. Зритель властно погружается в пучину развернувшегося бедствия, становится как бы соучастником событий. Может быть, иногда слишком властно. Местами устаешь смотреть на экран. Так это вся тяжело и больно бьет по нервам. Но отводить глаза от экрана нельзя, даже - кощунственно.

Как иначе расскажешь о жестоком бедствии? Американцы в своих фильмах-катастрофах часто прибегают к приему контраста, к постоянному чередованию темных и светлых красок. Экспозиция же в этих лентах почти всегда мажорно-безмятежная. Губенко тоже прибегает к контрастам, но плотно доминирует сумрачно-скорбная интонация. Иногда она как бы разбавляется комедийными сценами. Однако это довольно мрачный юмор. Почти нет лирических отступлений. Своим стилевым решением фильм напоминает тот "суровый стиль", который был характерен для передовых молодых художников 60-х годов, - Н. Андронова, В. Попкова, Т. Салахова... И уж, разумеется, в визуальном ряде нет никакой киношной красивости, ни грамма розового сиропа.

Как я уже сказал, жители села в одночасье перенесли страх смерти и гибель близких людей. Но затем, понятно, живые вспомнили о живом. О хлебе насущном. О своем разоре. О разрушенных домах. Чаяния, заботы и претензии пострадавших естественны и обоснованны. Но, оказывается, их нелегко удовлетворить. Делами пострадавших занимаются областные и районные власти, на помощь пришла армия. Однако медленно и скверно решаются текущие проблемы жилья и питания. Не готовы, показывается в фильме, к таким решениям вроде бы годами отлаженные механизмы административно-командной системы. Они заметно проржавели. Распоряжения "сверху" сплошь и рядом не исполняются в точности, что-то с чем-то не стыкуется. Закручивается бюрократическая карусель вокруг каких-то справок и ведомостей.

Таким образом, Губенко сразу и без каких-либо экивоков развенчивает миф о профессиональной распорядительности и оперативности наших аппаратчиков, которые они-де проявляют всегда в сложной обстановке. Суеты много, дела гораздо меньше. Некоторые же должностные лица попросту равнодушны к чужому горю, а вальяжный хозяйственный бог областного масштаба Забродник - элементарный жулик и проходимец.

В этой роли снялся хорошо знакомый нам Петр Щербаков. Он сохранил маску своей предыдущей роли у Губенко, - директора Дома ветеранов в картине "И жизнь, и слезы, и любовь...". Такое же открытое "русское" лицо, самодовольство пополам с наглостью, начальственный покровительственный тон. Но не стоит упрекать актера и режиссера в повторах. Думается, что Щербаков понадобился Губенко именно в прежнем своем качестве как своего рода опознавательный знак того социального явления, которое рассматривалось в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь...", а теперь, в иной ипостаси, - в картине "Запретная зона".

Попробуем дофантазировать фабульную ситуацию. Нашего милейшего директора Дома ветеранов попросили, наконец, с его хлебной должности. Но он не пропал, а, напротив, сделал хорошую карьеру. И стал большим боссом. Абсолютно циничным. Теперь он наживается на беззащитных стариках и женщинах, подсовывая им на восстановление их домов сырой горбыль, а сортовой тёс сбывая за соответствующие деньги людям побогаче и повлиятельнее. Такой уж стала жизнь, что хапуги с партийным билетом в ней правят бал.