Роман Пересветов - Тайны выцветших строк

Из текста этого прошения было видно, что польский король уже успел назначить перебежчику высокое жалованье — сто рублей в год, в три раза больше, чем подьячий получал в Москве, и приказал всегда ему «быть при его милости канцлере литовском».

Котошихин же упрашивал «наияснейшего государя», чтобы он оставил его при своей персоне до конца его жизни, и обещал в скором времени показать добрую службу. Он намекал, что может давать королю полезные советы, от которых даже «к способу в войне будет годность», если только его будут держать в курсе всего, что делается на границах, а также, если ему будет известно, «что делается на Москве и меж Москвою и шведами, также и на Украине и меж татарами».

Эту свою просьбу Котошихин подкреплял уверением, что, служа в Москве в Посольском приказе, он крепко дознался к тем «вестовым делам».

Перебежчик выражал готовность поделиться с королем и своими познаниями и даже изобретениями в военном деле. Он просил для этого только обеспечить его землемерными чертежами пограничных районов и дать плотников и кузнецов для изготовления таких рогаток, «что они будут к пехоте годны лутче и легче московских». Другой умысел его заключался в создании инструментов — «чем разрывать московские рогатки».

Прошение заканчивалось дерзкой припиской. Жалуясь, что он до сих пор не был допущен «дойти к королевскому величеству поклонитца», Котошихин ходатайствовал о разрешении ему свободного доступа к королю.

Неизвестно, оттолкнула ли короля чрезмерная угодливость просителя, или показалась подозрительной его настойчивость, перестал ли он нуждаться в услугах воинственного советчика в связи с изменением внутренней и внешней обстановки, складывавшейся в тот момент неблагоприятно для Польши, только Ян-Казимир к просьбам изворотливого перебежчика отнесся прохладно и его начинаний не поддержал.

Котошихину ничего другого не оставалось, как уехать из Польши в Пруссию, а оттуда в вольный немецкий портовый город Любек, откуда нетрудно было морским путем перебраться в любую страну. Тут он случайно встретил бывавшего в Москве иностранца Иоганна фон Горна, тайного посредника царя Алексея Михайловича. Не зная ничего об измене Котошихина, фон Горн попросил его, как подьячего Посольского приказа, переслать царю секретное сообщение, что он, фон Горн, собирается направить в Москву одного полковника, якобы хорошо осведомленного о военных планах шведского короля.

Эта встреча, вероятно, окончательно определила дальнейший маршрут беглеца, так как сведения о ней оказались не в русских, а в шведских архивах. Воспользовавшись доверчивостью фон Горна, Котошихин решил сообщить о его намерениях, конечно, не Алексею Михайловичу, а как раз тому, против кого они были направлены, — шведскому королю и таким путем завоевать расположение последнего. Впрочем, для поездки в Швецию у него были и другие причины.

Сев на попутный корабль, он отправился в Нарву. В те времена этот прибалтийской город был резиденцией шведского генерал-губернатора Ингерманландии [33] Ингерманландия — Ингерманландия, Ингрия или Ижорская земля, — область по берегам Невы и побережью Финского залива, входившая в состав Московского государства. С 1583 по 1595 и с 1609 по 1702 гг. она находилась под властью Швеции. Якова Таубе.

Дальнейший путь Котошихина прослежен по документам шведских архивов преподавателем Гельсингфоргского университета Готлундом, нашедшим два подлинных обращения перебежчика к шведскому королю и раскопавшим ценные сведения о последнем этапе жизни их автора.

В Нарве Котошихин, оказывается, встретил еще одного знакомца, принявшего шведское подданство, жуликоватого купца Кузьму Овчинникова, моральные качества которого достаточно характеризует следующая сохранившаяся в шведских архивах запись: «В Новгороде он набрал у одного купца товару на шестьдесят любекских ефимков и, не заплатив ни гроша, скрылся».

Через этого мошенника Котошихин и передал нарвскому генерал-губернатору Якову Tаубе свое прошение на имя шведского короля.

Рассказывая содержание этого прошения, Боргхузен в предисловии к своему переводу сочинения Котошихина пытается представить его чуть ли не несчастной жертвой царившего в России произвола. Но приведенные им же выдержки из прошения перебежчика говорят о другом.