Иса Гусейнов: Судный день

Так как был час душевного покоя и близости к аллаху, вся семья и приближенные шаха находились в молельне с высоким куполом, перед михрабом, обращенным к Кыбле. Ибрагим тоже был там, с ними. В голубой мантии поверх белого чекменя и в белоснежной чалме, как положено в часы молитв, он свершал свой вечерний намаз, стоя между шейхом Азамом и кази Баязидом, и сосредоточенно, не пропуская ни слова из суры, произносимой мукеббиром руководителем намаза, слушал и молился. Но мысли уносились к послу Фазла, и в середине службы, сославшись на то, что душа его просит уединения, он покинул молельню, расположенную на первом этаже, и поднялся к себе, в покой уединения. Ханега была построена таким образом, что голос мукеббира, проникая сквозь каменные стены и перекрытия, достигая сводов покоя уединения на втором этаже и эхом отражаясь от них, звучал так же отчетливо, как внизу, в молельне. И когда Ибрагиму случалось, как сегодня, уйти с середины службы, он слушал продолжение суры, поднимаясь по лестнице; окончание же ее повторял, преклонив колена на молитвенном коврике в покое уединения. Ежедневный пятиразовый намаз, по получасу - самое меньшее - каждый, отнимал так много времени, что Ибрагим, когда не позволяли дела, как ни грешно было пропускать, объединял два-три намаза и творил их зараз; порою же, как сейчас, озабоченный делами мирскими, чувствуя отдаленность от всего святого, удалялся на полуслове к себе, в покой уединения.

Среди тайн, ставших явными, одна, пока нераскрытая, особенно заботила шаха. Ее разоблачения он боялся пуще смерти. Амин Махрам - друг Фазла, и Гёвхаршах - первенец и наследник Ибрагима, было одно и то же лицо. Семь долгих лет Ибрагим с особой предусмотрительностью и тщательностью оберегал страшную тайну. Утром, получив сообщение, что Гёвхаршах, не доверяя никому судеб посла и его товарищей, решился лично проводить их во дворец, чтобы уберечь и защитить их своим присутствием, Ибрагим, встревоженный безрассудным риском сына, тотчас отправил гонца, обратно с повелением принцу привести послов во время вечернего намаза, за которым последует час душевного покоя и близости к богу - самый долгий и несуетный час во дворце Гюлистан.

Судьба послов была предрешена. Дыхание еретиков, по утверждению шейха Азама, ядовито и исполнено злых чар, и, дабы не подвергаться их влиянию, следует арестовать их у ворот, не впуская в посольский покой и, тем паче, в тронный зал. Шейх Азам считал необходимым свое присутствие при аресте послов, ибо только ему, садраддину, посильно словом своим обезвредить халифа Фазлуллаха Сеида Али, который, как известно, зачаровывает смертных искусительными речами, и Ибрагиму ничего не оставалось, как согласиться на требование председателя религии.

Теперь, однако, дело в корне менялось. Шейху Азаму никак не следовало видеть принца Гёвхаршаха в обществе отлученных от религии еретиков. Поэтому Ибрагим ни словом не обмолвился об утреннем гонце и, удаляясь с вечернего намаза, попросил шейха Азама не уходить в мечеть, где он обычно проводил час душевного спокойствия, а остаться в молельне, чтобы почитать принцам из Жития имамов. Ибрагим знал, что привычка к тайной деятельности, с юных лет вошедшая ему в плоть и кровь, сделала его чрезмерно осторожным и осмотрительным. Очень возможно, шейх Азам и не усмотрит ничего подозрительного в том, что, отправившись еще зимою, когда горы были покрыты снегом, с вооруженным отрядом на поиски Фазлуллаха, принц Гёвхаршах не сыскал его до самой весны и вернулся без него, но с его послами. Но Ибрагим знал и то, что шейх Азам, потерявший покой и сон с тех времен, как хуруфиты обосновались в Ширване, нынче, заполучив официальную фитву об их отлучении, суде и казии, никого не пощадит и способен обвинять в пособничестве еретикам самого принца Гёвхаршаха, не пожалеть его ума, красоты и доброты, светом которой озарен Ширван. Обвинить и потребовать его казии.

И поэтому, когда юный гулам сообщил Ибрагиму в покое уединения о том, что принц с послами подходят к воротам, он, подобрав полы своей голубой мантии и бесшумно спускаясь по лестнице, все еще с опаской думал о шейхе Азаме и, приостановившись, постоял на лестничной площадке в слабом, процеженном сквозь цветные стекла шестигранного шебеке - единственного стрельчатого окна молельни - свете, прислушался и, убедившись, что шейх уже начал чтение Жития своим звучным выразительным голосом, спустился, вышел на беломраморную площадь и направился к Главным дворцовым воротам, освещенным множеством факелов, в свете которых мерцало оружие отборного отряда аскерхасов (Аскерхасы - дословно: чистое воинство, личное отборное войско ширваншаха - ред.).