Виктор Чернов - Че-Ка. Материалы по деятельности чрезвычайных комиссий

Эта «камера» (со стеклянной дверью) вмещает в себя ежедневно по несколько десятков человек, напоминая собой типичную «ночлежку» Хитрова рынка. Сплошные нары вдоль стен. На них «вповалку» сидят и лежат мужчины и женщины. На полу груды тел. Все это чуть освещается подслеповатой тускло-горящей лампочкой.

К утру дальнейшее насыщение камеры прекращается. Арестованные, проспавшие тревожным сном два-три часа, не отделавшись еще от первого «шока», начинают на перебой рассказывать друг другу «историю» своего непонятного и загадочного ареста…

Здесь сразу можно различить и перепуганных насмерть обывателей, попавших в чужую «кашу», и притаившегося в стороне виновника этой каши — старого матерого социалиста; и советских взяточников, спекулянтов и казнокрадов, со скромной лаконичностью прячущихся за «преступление по должности»; и иностранных коммунистов, ехавших в советскую Мекку делать быструю комиссарскую карьеру, и по какой-то несчастной случайности попавших в В. Ч. К., и пару неумелых «наседок», пытающихся «высидеть» у растерявшихся людей кой-какие предварительные сведения для облегчения дальнейшей работы начальства.

С утра начинается медленная «сортировка» арестованных. Впрочем, для точности необходимо заметить, что в комендатуре «арестованных» предпочитают называть «задержанными».

На вопрос, — за что нас арестовали, — входящее в камеру начальство неизменно не без любезности отвечает: «Арестованы?! Что вы! Помилуйте, граждане! Вы не арестованы, вы только задержаны! Разберемся… выясним…»

Совсем, как в добрые старые времена жандармские ротмистры писали: — арестован впредь до выяснения причин ареста.

В течение 2–3 дней «задержанные» живут беспрерывной сменой надежд и разочарований. Время от времени их вызывают следователи, им обещают «освобождение». Потом вдруг оказывается — «перепутанные фамилии», или «выясняются новые обстоятельства»… А задержанные продолжают сидеть, пробавляясь бесконечными разговорами да… порой миской супа, с полфунтом черного хлеба, составляющими все их дневное питание.

В результате предварительной сортировки, нескольких «благоприятных» допросов и очных ставок часть задержанных отпускается на свободу.

Всех остальных производят в «арестованные»; обыскивают еще раз (третий по счету) и переводят во «Внутреннюю тюрьму В. Ч. К.» — во второй круг странствований контрреволюционных душ.

Во внутреннем дворе дома Страхового Общества «Россия» стоит большое пятиэтажное здание. В старое время здесь помещалась второразрядная «доходная» гостиница, не имевшая даже прямого выхода на улицу и окруженная сплошным пятиэтажным кольцом наружного фасада. Этот хорошо спрятанный дом и приспособлен в настоящее время под «Внутреннюю тюрьму В. Ч. К.».

Казалось, сама судьба позаботилась об удобствах грядущих большевиков, когда строилось это здание. В самом деле, устроить тюрьму в самом центре Москвы, грозную и в то же время невидимую! Окружить ее не просто каменной стеной, а живым кольцом чекистских учреждений. где против каждого окна тюрьмы на высоте пяти этажей, находится окно бодрствующей бдящей охранки! — Разве это не максимум того, о чем могут мечтать большевистские жандармы, начавшие со скромных подвалов Смольного и нашедшие такое полное законченное воплощение своих «идеалов» в Москве, на Лубянской площади.

Вот сюда, в эту «Внутреннюю тюрьму» попадают из комендатуры неудачники, превращенные из «задержанных» в «арестованных».

Всякого вновь входящего сразу поражает резкий контраст между новым и только что покинутым этапом своих скитаний. Можно подумать, что эти два учреждения разделены не узким, асфальтовым двором, а территорией целого государства. В самом деле, если в комендатуре шумно, грязно и бестолково; если администрация ее представляет пестрый «интернационал», а установившийся «быт» — смесь «французского с нижегородским» то «внутренняя тюрьма» произведет впечатление чего-то цельного, законченного, однородного.

Вся ее администрация, начиная с начальника и кончая надзирателем и «Матильдами» (уборщиками), состоит из латышей, холодных, молчаливых, преданных, готовых на «все» и служащих не за страх, а за «совесть».

Здесь ходят бесшумно, говорят вполголоса, пунктуально исполняют все, что «полагается» и не отвечают ни на один лишний вопрос.

Только проживши здесь некоторое время и ознакомившись со всеми деталями тюремного быта, можно понять каким образом удалось на глазах у целой Москвы, посадить за решетку несколько сот человек и отрезать их от внешнего мира, не в меньшей степени, чем в Шлиссельбурге!