Андрей Фурсов - Колокола истории

При этом, повторю, внешне ситуация может стать фантастически запутанной, а реальность — невидимой. Не случайно в 20-е годы Коминтерн голову себе сломал, стараясь соотнести расклад политических сил, например в Китае, в соответствии с их классовой, укладной основой. Выходила сюрреалистическая картина, похожая на «Человека-невидимку» Дали: основные классовые субъекты не просматривались. Ну а компартия Индонезии уже не голову, а шею себе сломала, попытавшись в первой половине 60-х годов провести аграрное переустройство на Яве. В соответствии с «линейными» классовыми принципами трудно было понять, кто эксплуатируемый, а кто — эксплуататор в этой не эволюционно и не революционно, а инволюционно приспосабливающейся к капитализму местной системе.

То, что отрицание капитала там, где он слаб как субстанция, создает путаницу, связано со следующим. Прежде всего, отрицается капитал-субстанция в его низших формах. Однако, и это самое главное, основной удар объективно оказывается направленным, с одной стороны, на такие субстанциональные формы, которые капиталом не являются, но функционируют как его органы (например, частная собственность на землю); с другой — на функциональные формы капитала, осуществляющие интеграцию данного общества в мировую систему (государство, армия, банки, почта, телеграф, телефон). Но что самое интересное, борьба против этих форм ведется, во-первых, с целью их захвата, во-вторых, с помощью капиталистических же функциональных форм организации: партии, идеологии. Внешне все это может выглядеть как борьба, имеющая минимальное отношение к проблемам капитала, схваток пролетариата и буржуазии. В стихотворении «Русская революция» Волошин писал:

Я оставляю в стороне проблему, почему русский сон так часто грезится под чужими именами, будь то имена татарские, немецкие или еврейские. Это — проблема Русской Системы, русской судьбы. Меня сейчас интересует другое — то, что подпадает под волошинское «судьба». Ведь Волошин очень четко уловил то, что на русских подмостках разыгрывается какая-то не только русская драма. И в том же стихотворении ниже он прямо говорит об этом:

Это — отличная иллюстрация логики «двойной массы» капитализма: европейская судьба — капитализм — изживается на русской почве. Но не в самой Европе. Для изживания (отрицания) капитализма не надо иметь перед собой сам капитал, достаточно, чтобы была функция, которую у него можно отнять, оставив субстанцию Европе, центру. Ведь невозможно оторвать функцию от крепкой субстанции центра системы там, где сильны капитал и частная собственность в их институтах, ценностях, быте, вообще в структурах повседневности. Не случайно на собственно капиталистической, субстанционально-капиталистической почве коммунистические революции не происходят. Коммунизм не проходит там, где сильна частная собственность — капитал-субстанция («германский выкидыш» 1918 и 1923 гг. это очень хорошо показал).

Коммунистическая революция — это отрыв функции и форм капитала от его субстанции и содержания. И она возможна только как такой отрыв. Ленин (а затем Мао и т. д.) понял то, чего не понял, а точнее не мог понять Маркс. Умерший за 20 лет до начала «календарного» XX в. и не доживший до эпохи резкого обострения противоречия между функцией и субстанцией капитала, Маркс помещал социалистическую революцию внутрь самой субстанции, а потому и получился у него главным агентом революции рабочий класс. Но у этого класса, как известно, с революцией ничего не вышло.

По-видимому, conditio sine qua поп «революции, о необходимости которой все время говорили большевики», заключается именно в том, чтобы в качестве пролетариев действовала «голытьба», а в качестве буржуазии — «мещане». Ай да Волошин, «ай да сукин сын». В своем стихотворении он точно зафиксировал и функциональный для русской реальности характер капиталистичности — как буржуазной, так и пролетарской, — а следовательно, и антикапиталистичности. И то, что на русской почве снималось «судьбоносное» противоречие европейской буржуазной системы. Ленин, повторю, это тоже понимал. Как и Горький, который был не пролетарским, а антикапиталистическим писателем. Только наполнение антикапитализма у него было не дворянское, как у Толстого, и не разночинское, как у Достоевского, а босяцкое, голытьбинское («голутвенное»), в лучшем случае — босяцко-мещанское. И в этом смысле Горький действительно и буревестник, и певец русской революции, челкашей, ставших со временем «хозяевами корабля, с которого сбежали все, даже крысы» (Г.Уэллс).