Элизабет Херинг: Ваятель фараона

И вот теперь эта жизнь склонилась перед смертью, не пройдя и половины того пути, какой обычно отпускается человеку. Почему же, почему Атон так поступил? Была ли его любовь к тому единственному, кто постиг его сущность, как никто другой, столь велика, что он приблизил час соединения с ним?

Или сделал он это из сострадания? Захотел спасти царя от того, что неумолимо на него надвигалось?

Однако от кого же зависит судьба человека, как не от самого бога, от этого единственного истинного бога! Чем больше Тутмос задает себе вопросов, тем менее вероятной представляется ему возможность когда-либо найти ответ на них. Сомневается ли он сам в истине, которая наполнила его сердце радостью с того дня, когда он постиг учение царя? Разве не были слова царя подобны семенам, попавшим на увлажненную водой плодородную почву? Они пустили в нем ростки, расцвели, принесли плоды. И вот неужели весь этот великолепный сад в один прекрасный день должен засохнуть, точно его опалило горячее дыхание пустыни? Тутмос устремляет свой взор к небу, словно оттуда, сверху, придет к нему ответ на все эти вопросы. Однако Атон по-прежнему невозмутимо совершал свой путь на небосклоне, как и тогда, когда он сотворил мир. Неужели смерть сына не тронула его?

В немом отчаянии смотрит скульптор на белое пламя солнечного диска. Но длится это только мгновение, равное одному вздоху. А потом у него потемнело в глазах, он зашатался и должен был сесть, почувствовав колющую боль, пронзившую его голову.

"Ты можешь ослепнуть - ослепнуть потому, что твой глаз не вместит всю полноту света. А сердце твое дерзнет ли на то, чтобы вместить в себя всю полноту правды?"

Тутмос не знает иного средства покончить со своими переживаниями, как только погрузиться в работу. Он уже давно договорился с царственными супругами, как должны быть украшены их погребальные помещения. Очень важно, чтобы каменотесы срочно приступили к работе в погребальной камере, предназначенной для саркофага. Однако предстояло немало поработать еще и над стенами переднего помещения. Живописцы должны были оживить красками рельефы, уже высеченные на стенах скульпторами. На тех же стенах гробницы, которые пока были лишены всяких украшений, нужно было в контурах наметить новые картины. Все, чем пользовался усопший в своей земной жизни, должен был здесь найти его Ка; он ни в чем не должен ощущать недостатка в своей вечной жизни. Тутмос решил все статуи для Ка царя изваять собственной рукой. Ни один удар резца его людей не должен был коснуться их!

Не зря Нефертити доверила ему эту работу. Образ усопшего должен был найти такое правдивое выражение, какое еще никогда не находил в своем изображении ни один властитель Обеих Земель. Потребовалось семьдесят дней для того, чтобы забальзамировать тело царя. Но для работы в гробнице это был небольшой срок, хотя там и трудилось много рук.

Тутмос втайне надеялся, что царица хоть раз покажется в гробнице, чтобы лично проверить ход работ. Но прошла одна неделя, вторая, ни Нефертити, ни кто-либо другой из царского дома не переступили порога гробницы.

Только один Хатиаи, занявший место Маи и ставший начальником всех царских работ, приходил, чтобы давать отдельные указания, которые лишь раздражали Тутмоса.

- Совершенно не нужно высекать фигуры в толще скалы. Будет вполне достаточно нанести на стены толстый слой штукатурки и потом, при обработке, резцом доходить до камня, - говорил Хатиаи.

Хотя этот человек и был начальником, что может понимать он во всем этом, если рука его никогда не держала инструмент скульптора? Плохо то, что песчаник здесь растрескался и покрыт неправильной формы бороздами так, что его трудно сгладить и, следовательно, рельефы нельзя высекать непосредственно в скале. Как сделать их достаточно устойчивыми? Но если детали отделки не будут иметь прочной опоры, такой, как у фигур, вырубленных из камня, то как смогут они сохраниться на века?

В то же время Тутмос понимает и Хатиаи. Прошло уже более половины отведенного на эти работы времени. И речи не может быть о том, чтобы они не были закончены ко дню погребения царя. При этом должны быть готовы не только погребальные помещения, но и все статуи и рельефы. А впрочем, для чего торопиться перед лицом вечности? Разве молодой фараон, которого Эхнатон любил, как сына, не позаботится о гробнице усопшего?

На этот вопрос скульптора Хатиаи ничего не ответил. Выходя из гробницы, он сказал только: