Дмитрий Волкогонов - Ленин

По поручению Ленина ВЧК регулярно готовила планы борьбы с контрреволюцией на различные периоды. В июне 1921 года заместитель Председателя ВЧК Уншлихт докладывает Ленину (сделаю лишь некоторые извлечения):

„- В первую очередь ВЧК предполагает продолжать свою интенсивную работу по разрушению организационного аппарата партий эсеров и меньшевиков, вылавливая как отдельных подпольных работников, так и руководителей организаций. Необходимо провести массовые операции по указанным партиям в государственном масштабе…

- ВЧК развивает усиленно агентурную работу за границей среди означенных партий.

- Всякого рода беспартийные, рабочие, крестьянские и другие конференции созываются с сугубой осторожностью…

- Разработать план в 2-недельный срок разоружения крестьянского населения во всех губерниях…

- Осуществить учет и регистрацию всех бывших помещиков, крупных арендаторов, бывших полицейских, бывших офицеров…

- Провести чистку государственного и экономического аппарата…

- Особая чистка в Самарской, Саратовской, Тамбовской губерниях и области немцев Поволжья…" 179

Я утомил читателя. Но, думаю, он теперь имеет представление о программе полицейских действий, которые выполняли не только Дзержинский и Уншлихт, но и Сталин с Менжинским, Ежовым и Берией. Этот документ, одобренный и завизированный Лениным, - наглядный пример формирования тотальной карательной системы.

Читая подобные документы и материалы, с трудом понимаешь, как человек, рассуждавший о музыке Бетховена, коллариях Спинозы, императиве Канта, любивший убеждать и Горького и Луначарского в том, как большевики ценят интеллигенцию, мог соглашаться с тотальной полицейщиной. Как мог Ленин, претендовавший на роль вождя „нового мира", собственной рукой писать слова: „повесить", „расстрелять", „взять в заложники", „посадить в концентрационный лагерь"… И это ведь не оставалось словами. И вешали, и расстреливали, и брали в заложники, и сажали в концентрационный лагерь…

Как мы знаем, когда большевики вошли в длинную и зловещую долину террора, правовым основанием расстрелов была лишь их „революционная совесть" и скороспелые декреты Совнаркома, поощряющие массовидный террор. Но когда эта большевистская практика стала повседневной, трагически обычной, временами - массовой, Ленин почувствовал необходимость теоретического и практического „обоснования" политики беззакония.

Можно было бы долго рассказывать о научных изысках вождя в этой области, однако достаточно привести один его „теоретический фрагмент". В ноябре 1920 года в журнале „Коммунистический Интернационал" была опубликована ленинская статья "K истории вопроса о диктатуре". Заявив привычно в начале статьи, что „кто не понял необходимости диктатуры любого революционного класса для его победы, тот ничего не понял в истории революций…" 180, Ленин формулирует ряд положений, призванных оправдать и обелить революционный террор. Чего только стоит его формула: „Диктатура означает - примите это раз и навсегда к сведению… - неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть" 181. Не на закон, заметьте… Как в шайке бандитов. Ленину очень нравится жонглировать идеей: диктатура - это власть силы, а не закона. В статье это повторяется многократно, говоря словами Горького, с "логикой топора". Поразительно, но Ленин просто любуется своим страшным научным открытием: „Неограниченная, внезаконная, опирающаяся на силу, в самом прямом смысле слова, власть - это и есть диктатура" 182. Ленину так нравится теоретическая находка, которая сразу же все объясняет и оправдывает, что он дает даже свою дефиницию: „Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть". По Ленину, „революционный народ" непосредственно „чинит суд и расправу, применяет власть, творит новое революционное право" 183. Расправа от имени диктатуры пролетариата и есть, по Ленину, „революционное право".

Даже если учесть, что мы судим о „научном" и политическом творчестве Ленина спустя многие десятилетия после того, как он писал эти строки, испытываешь содрогание от безапелляционной социальной жестокости вождя русской революции. Все правотворчество и „революционная практика" большевиков опирались и исходили из возможности власти, не ограниченной „никакими законами, никакими абсолютно правилами…". Глубочайший антигуманизм, извращающий все программы и цели, провозглашенные «идеалистами.