Василий Хомченко: Облава

Сорокин знал, что этой церкви около четырехсот лет и всему, что в ней есть - иконам, крестам, книгам, - столько же. К тому же имеются сведения, что многое из церковной утвари перешло туда из других церквей, еще более древних.

Он сел на широкий березовый пень, отдыхал и любовался церковью и округой.

День был на исходе. Солнце остыло, резко обозначились его красноватые края, посумеречнел луг, и река дышала уже предвечерней прохладой. Высоко-высоко, так что не слышно было щебета, летали ласточки, суля на завтра погожий день. С луга к селу медленно приближалось стадо коров. На лугу возле озерца застыли два аиста. От этих мирных, веющих покоем картин на душе сделалось как-то грустно-хорошо, не хотелось вставать и не хотелось никуда идти. А идти было нужно - к председателю волостного Совета, чтобы определил на постой и пропитание.

Вдали рассыпанные хаты,

На влажных берегах бродящие стада,

Овины дымные и мельницы крылаты...

припомнились пушкинские строки, которые Сорокин и прочел вслух, отмечая сходство этой деревни с той, пушкинской.

Кто знает, сколько бы он еще сидел вот так, умиленно разглядывая все вокруг - хаты, стадо красных коров, две баньки с дымами из окошек, мельницу, крылья которой вдруг ожили и медленно пошли описывать круг. А встал из-за того, что увидел миловидную женщину, вышедшую из лесу и направляющуюся к нему, к Сорокину. Невольно вскочил, торопливо стал поправлять френч, шляпу. Женщина по одежде - не крестьянка: на ней черная юбка и красная кофточка, на плечах кашемировый платок, обута в ботинки выше щиколоток.

- Здравствуйте! - произнесла она и остановилась. Было ей под сорок или все сорок, глаза прищурены, отчего возле них сетка морщинок. Но вот она улыбнулась и враз смыла улыбкой все эти морщинки.

Сорокин ответил ей, поклонился и, как всегда в присутствии хорошеньких женщин, смущенно опустил глаза, но тут же понял, что смешон с этим своим смущением, - не мальчишка же, поднял глаза и открыто встретил взгляд женщины. В серых красивых глазах ее горел тот игривый кокетливый огонек, который охотно берет на вооружение слабый пол. Надо сказать, она умело пользовалась этим оружием.

- Здравствуйте, здравствуйте, - еще раз повторил Сорокин и подхватил свой баульчик.

Она стояла, и он стоял. Ей понравилось его смущение, и она рассматривала его уже с веселым расположением - долговязого, длиннорукого худого очкарика.

- Вы приезжий? К кому приехали?

- К председателю. Он мне нужен.

- Булыга, значит. - Лицо ее еще больше повеселело, серые глаза засветились ярче. - По службе? Из Гомеля? Могилева?

- По службе. Из Москвы.

- Прямо из Москвы! - была удивлена женщина. - Должно быть, какой-то важный декрет привезли.

- Да нет. А какого вы декрета ждете?

- Разве мало такого, что надо бы переиначить да исправить? Страшно живем.

- Время суровое, - сказал Сорокин. - Война.

- Война, - вздохнула женщина и помрачнела. - Брат с братом воюют, отец с сыном. И когда это кончится.

Они шли рядом по затравянелой тропинке. У женщины в руке был узелок с какими-то цветами и травами. Сорокину объяснила, что это лекарственные травы и что сама она фельдшер, приехала из Гомеля подлечить отца.

- А я церковью вашей интересуюсь, - объяснил и он цель своего приезда. - Ей же четыре сотни лет.

Женщина остановилась, повернулась к Сорокину.

- И что вы намерены с церковью делать? - спросила с тревогой.

- Осмотреть надо.

- Тут приехали ее рушить.

- Как это рушить? - насторожился Сорокин. - Кто приехал?

- Из уезда.

- Ну, это варварство. Вашу церковь надо взять под охрану как памятник архитектуры!

- Вот и возьмите! - Женщина молитвенно сложила руки. - Не дайте разрушить. Вы же начальство?

- Я, разумеется, сделаю все, что смогу, - пообещал Сорокин.

Дальше они шли еще медленнее, словно нарочно растягивая дорогу и отдаляя час расставания. И все говорили о церкви. Женщина рассказывала о человеке, приехавшем из уезда:

- Такой уж красный, что дальше некуда... Говорит, во всех церквях надо оставить только стены, а что выше - разрушить, посрывать головы рассадникам опиума. И он, право же, это сделает, его не остановишь.

Волнение женщины передалось и Сорокину, он поверил, что захаричскую церковь и впрямь могут разрушить. Такие случаи уже имели место. Совсем недавно в Тверской губернии взорвали древний собор, чтобы кирпичом и щебнем вымостить дорогу. Виновных наказали, а ценнейший памятник древнерусского зодчества утрачен навсегда. Творили это безрассудство неучи, случайно получившие в свои руки власть. Примитивно понимая слова гимна о старом мире, который должен быть разрушен "до основанья", они с усердием претворяли их в жизнь. Но удивляло, что среди этих новоявленных "культуртрегеров" встречались и люди образованные, - с ними бороться было труднее. Сорокин боролся, и именно его решительным вмешательством было спасено немало ценных памятников культуры. Два года назад, например, он не дал уничтожить древние печатные доски. Было это так.