Лев Гумилев - Из истории Евразии

Но века засухи не прошли «бесследно: хунны не вернулись в Монголию, которую заняли жужани и теле (телеуты). Жужани были сбродом из разных племен Северного Китая, где в IV в. уже не было китайцев, а теле были мирными скотоводами, во время засухи ютившимися на склонах Наньшаня и распространившимися по Великой степи, как только она стала пригодной для жизни. Они восстановили в Степи патриархально-родовой строй и культуру, близкую к хуннской, но с весьма существенными отличиями. Будучи людьми храбрыми и способными, они не стремились к завоеваниям и только защищались от хищных и жестоких жужаней, пока те не были уничтожены в 550 г. тюркютами [60] Тюркют – это «тюрк» с монгольским суфиксом множественного числа. Так тюрков называли жужани, разговорным языком коих был сяньбийский, то есть древнемонгольский. Так как тюрки VI-VIII вв. были весьма не похожи на те этносы, которые позже присвоили себе название «тюрк», то во избежание путаницы целесообразно принять условное название – «тюркюты», тем более что этот этнос был начисто уничтожен в середине VIII в. и не оставил потомков (см.: Гумилев Л.Н. Древние тюрки). , создавшими Великий каганат, простиравшийся от Желтого моря до Черного. Но о них речь впереди.

Надлом этногенеза – это период, когда после энергетического (пассионарного) «перегрева» система идет к упрощению. Для поддержания ее не хватает искренних патриотов, а эгоисты и себялюбцы покидают дело, которому служили их отцы и деды. Они стремятся жить для себя за счет накопленного предками достояния и в конце эпохи теряют его, равно как свои жизни и свое потомство, которому они оставляют в наследство только безысходность исторической судьбы.

Но это отнюдь не конец этноса, если в нем сохранились люди не пассионарные, а трудолюбивые и честные. Они не в силах возобновить утраченную творческую силу, творящую традиции и культуры, но могут сберечь то, что не сгорело в пламени надлома, и даже умножить доставшееся им наследство. В эту эпоху этнос или суперэтнос живет инерцией былого взлета и кристаллизует ее в памятники искусства, литературы и науки, вследствие чего представляется историкам и искусствоведам своего рода «возрождением».

Так назывался период XV-XVI вв. в Италии, когда страна ослабела настолько, что стала добычей хищных соседей – французов, испанцев, австрийцев, а четырнадцать гуманистов переводили с греческого на латынь древние книги и несколько десятков художников расписывали храмы, куда уже приходили не молиться, а назначать свидания.

Этому возрасту этноса в Риме соответствовала «золотая посредственность» Августа, завершившаяся зверствами Калигулы и Нерона, а также солдатской войной 67-69 гг., когда сирийские, германские, испанские и италийские легионы резались друг с другом, был разрушен Рим и опустошена Италия. Но ведь и то и другое не конец культуры, а ее кризис, для которого характерна смена этнической доминанты и стереотипа поведения, подобно тому как старика, пережившего тяжелую болезнь, привлекают покой и партия в шахматы с другом, а не туристский маршрут с решительными девицами. До конца этноса еще далеко. Но посмотрим, как прошел этот период у хуннов.

В период «расцвета» кочевников Монголии объединяли и возглавляли сначала хуннские шаньюи, а потом сяньбийский вождь Таншихай. В период надлома возникло и погибло 29 эфемерных этносистем (племен), которых китайские историки того времени объединили в ряд групп: хунны, кулы (соврем, кит. – цзелу), тангуты (ди) и тибетцы – кяны (цяны). Это первичное обобщение дало повод назвать эпоху «У ху» – «пять варварских племен». Чем вызвано такое дробление, явно нецелесообразное в смысле обороны?

Если бы все правители древности и Средневековья умели всегда находить верные решения и проводить их в жизнь, то история народов текла бы гораздо спокойнее. Но древним людям приходилось поступать и дурно и глупо, а этногенезы развиваются, как все природные феномены. Надлом – это как бы переход этноса в свою противоположность, и этим объяснима смена этнической доминанты (чтобы было не так, как раньше!) и стереотипа поведения.

Так, Римская республика превратилась в солдатскую империю, полиэтническая Франция – в королевство, где «один король, один закон, одна вера», а кочевники распались самым причудливым образом. В одних случаях смешались с аборигенами, в других – противопоставили себя им, в третьих – заимствовали чужую культуру, буддизм, в четвертых – вообще потеряли традицию.