Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Вообще Гамсахурдиа считался политически одиозной фигурой, не то в начале, не то в середине двадцатых годов он был сослан на Соловки, и по партийным документам мне было известно, что он принадлежит к крайне правому флангу грузинских писателей, за что подвергался резкой критике в отчетных докладах ЦК КП(б) Грузии и в других выступлениях руководящих работников республики…

В период моей работы в ЦК КП(б) Грузии в 1936–1938 году я не имел отношения к вопросам литературы и искусства… Помню только случай, когда в ЦК разбирался вопрос об идейной чуждости романа Гамсахурдиа „Похищение луны“, но не знаю, кем этот вопрос был поднят. Должен признаться, что я не мог читать его произведений ввиду архаичности языка и претенциозной манеры его стиля и не принуждал себя. В свете сказанного я могу предположить, что Берия дал поручение Гамсахурдиа написать роман о Вожде с целью его (Гамсахурдиа) реабилитации в мнении партийной и советской общественности. В этом же плане я рассматриваю вскользь брошенное замечание Берия не то в мае, не то в июне 1953 года, что он в Крыму в конце сороковых годов передал Сталину, якобы жаловавшемуся на бессонницу, книгу (роман) Гамсахурдиа „Десница великого мастера“ и что по ее прочтении Сталин якобы ночью разбудил его (Берия) и сказал: „Оказывается, Гамсахурдиа замечательный писатель, а я не знал…“

Приблизительно в 1944–1945 годах Гамсахурдиа получил (за наличный расчет) автомашину американской марки «виллис». Он говорил всем, что его лично принял Микоян и дал указание о продаже машины. Хотя обстоятельства дела мне не известны, смело могу утверждать, что без какого–либо участия Берия Гамсахурдиа не смог бы быть принят Микояном и получить от него автомашину.

Лично мне Гамсахурдиа не раз надоедал различными просьбами, но в основном он добивался удовлетворения главных своих претензий от Чарквиани. Вообще он очень назойливый и вместе с тем хитрый человек… Я всегда оставался низкого мнения о его морально–гражданском облике, считая его холодным эгоистом…

За время моей работы в НКВД — НКГБ СССР я никогда не ведал приемом Берия посетителей и не могу ничего сказать о том, по каким вопросам и как принимал его Берия в Москве…

В мае или июне 1953 года, когда я работал в аппарате Берия при Совете Министров СССР, ко мне по «ВЧ» из Тбилиси позвонил Гамсахурдиа с жалобой на ЦК Грузии, что они не удовлетворяют его претензий. Он требовал, чтобы ему удвоили тираж и гонорар. Гамсахурдиа, видимо, рассчитывал, что я об этом доложу Берия, но его тон возмутил меня, и я ответил, что вмешиваться не буду, пусть ведет себя скромнее и разберется на месте.

Решив, что Гамсахурдиа может позвонить Берия… я как–то сказал, что звонил Гамсахурдиа, и подробно передал его претензии. На этот раз Берия заметил, что пусть он замолчит, а то мы его еще раз арестуем…»

Взаимоотношения между художником и власть предержащими— тема неисчерпаемая. Я мимоходом прикоснулся к ней, на примере академика Гамсахурдиа чуть–чуть приподнял крышку той «руководящей и направляющей» силы соцреализма, которая сжимала в одной руке и заскорузлый от крови кнут, и микроскопических размеров пряник, служивший не столько средством поощрения, сколько приманкой — изобрази действительность такой, какой она не была, но должна быть согласно нашему замыслу, и, будь уверен, глотнешь сладкой слюнки.

Гамсахурдию не расстреляли, как Паоло Яшвили или Тициана Табидзе, он умер своей смертью в 1975 году. Почему же он не разделил судьбу тех, чьи фамилии стояли рядом с ним в проскрипционных списках? Наряду с элементом случайности здесь, без сомнения, просматривается и некая, что ли, закономерность: борясь с опаснейшим двоемыслием, новоявленные опричники по отношению к интеллигенции действовали в духе французской пословицы «лучшее средство от перхоти — гильотина», тогда как столпы режима вроде Берия выступали в амплуа опытных бракеров, на глазок определявших, кому жить, а кого немедля стереть в лагерную пыль. При этом какую–то, пусть не главную, но все–таки роль играло то, насколько талантлив тот или иной фрондер, ибо во все времена власть имущие очень хотели считаться меценатами. В этом смысле казарменный социализм наделил их правами богов при поистине ничтожных затратах — ведь самым щедрым даром властей художникам являлась их же жизнь.

Константин Гамсахурдиа прожил долгую жизнь, но насколько она, эта дарованная верхами жизнь, была счастливой? Может быть, он сам повинен во всех своих бедах и горестях. Что скрывать, он же не любил рабоче–крестьянскую власть.