Сергей Голяков - Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика

29 сентября 1943 года судья зачитал приговор. Рихард Зорге и Ходзуми Одзаки выслушали его спокойно. Приговор гласил: "Обвиняемый приговаривается к смерти".

Рихард и Ходзуми посмотрели друг на друга. Они виделись в первый раз со дня их последней встречи на воле, в октябре 1941 года. Как много прошло с той поры, как многое изменилось! Нет, их дело не было напрасным. Они дружески улыбнулись друг другу.

Из зала суда их вывели по одному. Сначала — Ходзуми, потом — Рихарда. В Сугамо их перевели в камеры-одиночки — камеры смертников. Двери за ними захлопнулись. Теперь они обречены лишь на тягостное ожидание развязки. Когда она наступит? Завтра, через неделю, через две недели?..

Они не пали духом.

Ходзуми из камеры смертников писал Эйко:

"Если вдуматься, я всегда был счастливым человеком. Всю свою жизнь я жил, ощущая любовь людей. Оглядываясь на нашу жизнь, я думаю, что то, что сверкало в ней, подобно ярким звездам, была поистине искренняя любовь. И среди них, как звезда первой величины, сверкала любовь друзей… — Он обращался к своей дочурке: — Ёко! Ты должна знать, что сияние любви тускнеет от себялюбия и эгоизма. Сам я, к счастью, с рождения был человеком, который до крайней степени не преследовал личных выгод".

Рихарду не предоставили возможности писать письма. Да и нереально было посылать их кому-либо из друзей. Но он мог бы сказать в них то же самое.

Шли дни, недели, месяцы… Власти не торопились исполнить приговор. Для обреченных потянулись дни тяжелого напряжения. Но они не меняли ни своего режима, ни своих привычек. Рихард все время проводил за чтением книг, большей частью трудов по истории. Очень много читал и Ходзуми. Он рассказывал жене в очередном письме:

"Наиболее интересная книга, которую я прочел за последнее время, — это записки Папанина об экспедиции к Северному полюсу. Это отнюдь не какая-то политическая пропаганда Советского Союза. Это дневник подлинно научного исследования. Но более всего я поражен силой сознания — через служение науке целиком отдать себя родине. Это высокий патриотизм! Именно в этом и нужно искать объяснение столь стойкому, вопреки ожиданиям, сопротивлению Советского Союза в нынешней войне… — И снова обращался к дочери: — Я думаю, что эту книгу полезно будет прочитать и Ёко".

Тюремщики оказали обреченным милость: разрешили им написать предсмертные записки. Ходзуми поверял жене летом 1944 года:

"В последнее время я больше пишу, чем читаю. С увлечением я записываю свои размышления, наблюдения. Конечно, это очень похоже на то, как если бы я писал на песке. Не знаю, задержится кто-либо, чтобы посмотреть на написанное мною…".

Рихард Зорге весь отдался работе. В полутемной камере, то налитой зноем, то превращавшейся в ледяной склеп, он долгие часы проводил над листами бумаги. Прислушиваясь к тому, что жило в нем самом, в его сердце, что запечатлелось в памяти и сформулировалось в мозгу, он писал. Это были строки, обращенные в будущее. Это были его "Тюремные записки", это было его Слово перед казнью…

* * *

Утром 7 ноября 1944 года в сопровождении коменданта тюрьмы и других официальных лиц Ходзуми Одзаки переступил порог небольшой железобетонной комнаты с голыми высокими стенами. В передней стоял алтарь Будды. Главный тюремный капеллан, склонив голову, предложил арестованному чаю или саке. Спросил:

— Кого вы желаете известить о своей смерти и как вы хотите распорядиться своим имуществом?

Одзаки неторопливо, с мягкой улыбкой на губах ответил.

Священнослужитель заговорил снова:

— Жизнь и смерть — это одно и то же для того, кто достиг высшего блаженства. Высшее блаженство может быть достигнуто, если положиться на милосердие Будды.

Ходзуми все с той же мягкой улыбкой отозвался:

— Против милосердия бессилен и меч.

Затем он встал на колени, а священник прочел молитву. Одзаки слушал внимательно, закрыв глаза и наклонив голову. Потом он поднялся, поблагодарил священника и сказал:

— Я готов.

И направился к двери, расположенной рядом с алтарем.

Прошло несколько минут. Та же группа во главе с комендантом Исидзимо вошла в другую камеру.

Навстречу поднялся с циновки высокий мужчина в роговых очках. Годы, проведенные в каменном застенке, покрыли землистой бледностью его волевое красивое лицо. Светлые глаза смотрели из-за стекол очков спокойно и даже чуть насмешливо, хотя он понимал, что должен означать этот необычно ранний визит.

Комендант, соблюдая ритуал, спросил: