Филипп Эрланже - Диана де Пуатье

Мир, восклицал Брантом, никогда не видел ничего подобного.

Екатерина Медичи, вся в жемчугах, какой мы видим ее на Лимузенской эмали, председательствовала на этой чудесной ассамблее. Но ее вензеля не было нигде, ни на дверях, ни на потолках, ни на каминах; радуга Ириса никогда там не показывалась. Повсюду сиял двойной полумесяц. На стенах прославлялись деяния охотниц. И среди стольких блистательных женщин истинную правительницу можно было узнать по черно-белому платью.

Какая женщина в возрасте сорока восьми лет стала бы слепо полагаться на постоянство полного сил двадцативосьмилетнего любовника? Диана была далека от подобной опасной самоуверенности. Он был пылко влюблен, послушен от рождения, связан привычкой, горд победой, которую он долгое время считал невозможной, наконец, он заботился о том, чтобы как можно дольше оставаться воплощением модного героя. Этого было достаточно, чтобы удержать его в тот момент, но отнюдь не для того, чтобы бросить вызов будущему, забывая о возрасте, который обещал вскоре двойной тяжестью лечь на ее плечи.

Как же сделать так, чтобы этот любитель женщин не замечал результата ужасной работы, проведенной временем? Ответ содержался в романах-феериях, где утверждалось: нужно его заворожить, пусть он живет в плену иллюзии, вечно нового очарования.

Если большинство инстинктов вдовы Великого Сенешаля были родом из Средневековья, то ее культурный уровень сделал из нее принцессу Возрождения. Диана была знакома с волшебниками своего времени: это были поэты, скульпторы, архитекторы. Она призвала их на помощь, и более всего прославила свое имя тем, что смогла умело выбрать среди них. Вторая сторона ее гения проявилась тогда, когда она заставила служить ее интересам два мощных течения, совершивших внезапный переворот в искусстве и литературе: античный догматизм, основу Духа классицизма, и возрождение французской гордости, благодаря которому итальянские образчики потеряли свои главенствующие позиции.

Все стали буквально одержимы Античностью. Своей жизнью и силой, обретенными в стенах учебных заведений, необыкновенным к себе расположением она обязана Жану Дора и его ученикам, которых насытил древнегреческим языком и латынью этот «удивительный человечек».

В 1544 году появился перевод «Науки поэзии» Горация: Сибиле провозгласил, что древнегреческий и латинский языки — это «две кузницы», в которых можно выковать «лучшие наши доспехи». Отныне в среде молодежи говорили только об Олимпийских богах, Геркулесе, Аргонавтах, Троянской войне, сиренах, нимфах, фавнах, кентаврах, гладиаторах и навмахиях. Под знаменами древних пылкие рифмачи изъявляли желание изменить законы языка и объявляли войну старым школам.

В то же время не менее отважные архитекторы намеревались свергнуть иго, исходящее с той стороны Альп. Они также черпали вдохновение в Античности, чтобы создать французское искусство, противоположное тому, что пышно цвело как в Фонтенбло, так и на берегах Луары, искусство «простое, строгое, скупое на украшения».

Диана стала поддерживать зачинщиков этой революции. Благодаря ей Ронсар

«Вошел, поэт проклятый, во Дворец Генриха».

Филибер Делорм был назначен суперинтендантом принадлежащих королю зданий. Это, впрочем, не помешало Мадам окружать своим покровительством итальянцев, как, например, Приматиччо. Взамен величественная матрона ожидала от них преображения, которое раз и навсегда избавило бы ее рыцаря от сомнений в непоколебимости ее красоты.

Для начала, так как эта красавица относилась к рангу Бессмертных, ей были необходимы храмы. У королей Франции таким храмом стала галерея в Фонтенбло, «грандиозная и предсказательная», наполненная аллегориями, загадками, символами. Ее украшают месяцы, по одному и в группах, иногда увенчанные короной (этот знак — бесспорная эмблема правителя) и еще чаще образующие двойное D (Д), что ставит фаворитку в один ряд с настоящими королевами.

Многие авторы придерживаются мнения, что этот месяц также обозначает С (Е) и, таким образом, одновременно прославляет и Екатерину. Достаточно сравнить вензеля в Фонтенбло и в Ане с вензелями в кабинете королевы в Блуа, чтобы увидеть, что для такого утверждения нет никаких оснований. Другим доказательством является переплет 1557 года с гербом флорентийки. Когда С находится рядом с H (Г) так, как в Блуа, он совершенно явно отрывается от него, преобладает над ним, превосходит его с той и с другой стороны. Напротив, чтобы превратиться в D, месяц плотно прилегает к прямым чертам H и даже сливается с ним. Этот символ, помимо всего остального, должно быть, довольно заметным образом обидел влюбленную женщину, которой пренебрегали.