Олег Абакумов - Третье отделение на страже нравственности и благочиния [Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.]

Прежде всего в Третьем отделении заинтересовались личностью балетомана. Из формулярного списка, запрошенного из Военного министерства, выяснилось, что Николаю Телепневу 31 год. В службу он вступил в 1836 г. юнкером в Чугуевский уланский полк. В 1838 г. был произведен в офицеры. С 1840 по 1843 г. служил в Кирасирском ее императорского высочества цесаревны полку. В апреле 1843 г. уволен из поручиков по домашним обстоятельствам с производством в чин штаб-ротмистра [629]. В личной беседе в Третьем отделении Телепнев объяснял свою отставку задетым самолюбием, так как вместо него ординарцем к императору назначили другого офицера [630]. Тогда же он объяснил свое длительное нахождение в Санкт-Петербурге (с 1847 г.) тем, что прибыл в столицу для представления принцу П. Ольденбургскому и графу П. А. Клейнмихелю «своих механических изобретений» [631].

О дальнейшем сообщают документы политической полиции: Телепнев «известен Третьему отделению еще по жалобе на него в 1849 году танцовщицы Фанни Эльслер, которую преследовал оскорбительными для нее насмешками и напечатал насчет ее таланта брошюру, которую она приняла за личную обиду и просила защиты со стороны правительства, вследствие чего г. Телепневу было сделано внушение, дабы в поступках своих соблюдал скромность» [632]. После этой беседы он «дал честное слово не встречаться с нею и действительно исполнил это, выехав в Орел» [633].

Вскоре Н. Телепнев напомнил о себе. В Комиссию прошений поступила его «всеподданнейшая» просьба от 7 мая 1849 г. Из этого ведомства она была направлена в Третье отделение для доклада императору.

Отставной штаб-ротмистр Телепнев просил государя «о дозволении […] действовать за границею в качестве тайного Русского политического волонтера, без инструкции, но с обязательством непременно оказать ощутительную услугу государству» [634]. Для этой миссии ему необходим был «полугодовой заграничный почпорт, куда укажет надобность и, для большего удобства, под предлогом излечения болезни и под немецкой фамилией» [635]. Кроме того, для помощи в задуманном действе, он просил «даровать» ему в сотрудники чиновника Министерства иностранных дел: «Сметливого, осторожного в словах, знающего основательно язык французский и немецкий, при этом в таком чине, который не мешал бы ему быть моим товарищем с запасом тысяч десяти руб. серебром и хорошим почерком для переписки секретных донесений» [636].

При успешном выполнении плана Телепнев «ручался только за то, что, частным образом […] буду уметь тронуть некоторые пружины Франции и завязать сильную борьбу между нею и Англиею, а между прочим сниму голову Дембинского [637]и привезу ее на родину, или положу и свою там же, рядом с головою этого врага России» [638].

Весь этот авантюрный план был доложен императору, находившемуся в Варшаве. Через главного начальника Третьего отделения было объявлено высочайшее повеление: «Поблагодарить за добрые его намерения, но при открытии военных действий и другим обстоятельствам предложения Телепнева не могут быть приняты» [639].

В данном повелении любопытно не только признание «добрым намерением» обещания лишить головы деятеля польской эмиграции, но и серьезность отношения Николая I к патриотическому порыву отставного военного. Безрассудно-наивная готовность к героическому подвигу была альтернативой рутинной военной службе [640]или унылому заточению в поместье отца.

Отказ не остановил прожектера. В сложных внешнеполитических условиях он вновь обратился к государю, теперь Телепнев просил «назначить его в Действующую армию и дать ему хотя бы 10 казаков для партизанской войны, обещая впоследствии сформировать отряд даже из мятежных жителей, а если обстоятельства войны потребуют, то собрать ополчение из Русских охотников» [641].

Новый отказ заставил его искать личные интриги противников. «Видимо, причина чье-то злонамеренное на меня донесение», — писал он 24 августа 1849 г. Л. В. Дубельту, которого и подозревал в противодействии. Управляющий Третьим отделением, видимо, был удивлен таким домыслом. «Чем же я виноват, если не приняли? Хорош должен быть!» [642]— написал он карандашом на письме отставного офицера.

Письменные рассуждения Телепнева, отчаявшегося в своих попытках занять себя и принести действенную пользу государству, показательны и в какой-то степени поясняют его последующие поступки.

Он признавался Л. В. Дубельту: «С горя простой народ пьет, а я пустился на отчаянное волокитство» [643]. Апеллируя к случаю с «милой, доброй Эльснер», он просил «не обращать никакого внимания на те слова сумасбродной фантазии, которым, по оригинальной системе моего волокитства — я нередко пишу дамам без оскорбления их личного самолюбия, а когда оне жалуются, то это не иначе как по приказанию тех из моих соперников, от которых они зависят по прежним, непредусмотрительным залогам постоянной верности» [644].