Ричард Пайпс - Три «почему» Русской революции

Все эти факторы играют свою роль, и я не в состоянии вычленить один из них как решающий. Но факт остается фактом: если все, за редкими исключениями, ученые Запада, публикующие работы по истории Третьего рейха, не скрывали и не скрывают однозначной враждебности к нацизму, то большинство западных авторов, выступивших за последние тридцать лет с работами о коммунизме и о Советском Союзе, в большей или меньшей степени обоим этим явлениям сочувствуют. В прошлом они имели тенденцию подчеркивать положительный опыт и достижения России после 1917 г. и объяснять ее провалы или тяжелым наследием царизма или враждебностью окружения; если не удавалось ни то ни другое, — естественными трудностями, которыми сопровождается попытка построения принципиально нового общества, основанного на равенстве и социальной справедливости. Как мне кажется, немецкие историки особенно старательно избегают критики коммунистического прошлого и определенно пасуют перед любыми попытками провести какие бы то ни было параллели между национал-социализмом и коммунизмом. Их страстный отказ даже от рассмотрения совпадений такого рода, их преследование всякого, кому вздумается обратить их внимание на эти связи и сходства, заставляют предположить, что они испытывают психологическую необходимость дезидентификации с нацизмом: а поскольку нацисты были антикоммунистами, сам антикоммунизм окрашивается в их сознании в нацистские тона. Англоязычные ученые, не страдающие комплексом вины в связи с нацизмом, испытывают меньшие трудности (если они, конечно, не настроены про-коммунистически).

Каковы бы ни были причины, за последние три десятилетия произошла конвергенция подходов со стороны советской и западной историографии применительно к теме революции и первых послереволюционных лет. Господствующей в среде западных историков стала точка зрения, согласно которой падение царизма, равно как и торжество большевизма были предопределены, тогда как насущная необходимость сделать преемником Ленина именно Сталина была своего рода исторической случайностью. Однако вплоть до настоящего времени такие историки не способны объяснить главного: почему же подобная случайность имела место.

Центральным полем, на котором школа ревизионистов бросила вызов историкам, придерживающимся ортодоксальной версии, являются события октября 1917 г. Вопрос (на время начала спора) стоял так: был ли захват власти, осуществленный большевиками, народной революцией или заурядным переворотом; вынесла ли большевиков на гребень власти волна широкой поддержки со стороны масс или же они украли власть, как тать в нощи. Западные историки — особенно представители младшего поколения — все сильнее и сильнее склоняются к советскому взгляду на вещи, согласно которому в октябре 1917 г. и впрямь произошла народная революция, в ходе которой действия большевиков определялись давлением широких масс. Мой тезис полностью противоположен тому, который выдвинули и пропагандируют ревизионисты и который к настоящему времени стал в университетах западного мира в буквальном смысле слова обязательным. Я постулирую и подкреплю доказательствами тот тезис, согласно которому ни в падении царизма, ни в захвате власти большевиками не было ничего заранее предопределенного. Строго говоря, мне кажется, что захват власти большевиками был своего рода аномалией, однако, поскольку он произошел и машина тоталитаризма оказалась запущена, подъем к вершинам власти Сталина стал неизбежным последствием этой аномалии.

Проблемы, постановка которых начинается с вопросительного слова «почему», представляют собой наиболее сложный аспект исторического исследования, потому что такие проблемы самореализуются сразу на нескольких — и разнящихся по своей природе — уровнях. Приводимую ниже аналогию мне уже доводилось использовать ранее, но, поскольку она точна, я повторюсь, чтобы проиллюстрировать свою мысль. Когда вы трясете яблоню и яблоки с нее каскадом обрушиваются наземь, то по какой причине они падают? Из-за того, что вы трясете дерево? Или из-за того, что плоды перезрели и, следовательно, раньше или позже упали бы и сами, без вашей помощи? Или дело заключается в законе тяготения, заставляющем предметы падать непременно в сторону земли? Обращаясь к человеческой деятельности, мы усматриваем сходные уровни объяснения, от наиболее специфических до самых общих, и уяснить, какой из них решающим образом предопределяет окончательный результат, представляется едва ли возможным. Как правило — и как это видно на примере с яблоней, — удается обнаружить связку причин, существующих на трех разных уровнях: на общем, на промежуточном и на конкретном, причем на последнем уровне важную роль играют случайные обстоятельства.