Дмитрий Боровков - Тайна гибели Бориса и Глеба

В данном случае это не столько исторический факт, сколько факт историографии древнерусской общественной мысли, ибо, «создав образ святого сына Владимира, киевская церковь старалась внушить читателям „Сказания“ новую концепцию власти и новую мораль, необходимую русской православной столице, которой все время угрожали династические распри» (Р. Пиккио) {194} 194 Пиккио 2003. С. 64. . В пользу этого говорит и то обстоятельство, что проблема соблюдения родового старшинства, выразителем которой является Борис в «Анонимном сказании», стала актуальной лишь в 70-е гг. XI в., когда началась борьба между сыновьями Ярослава Мудрого, переросшая в перманентную династическую войну за распределение волостей. В следующем столетии эта проблема, ставшая еще более актуальной вследствие расширения княжеского рода, отразится в «Слове похвальном на пренесение святых мучеников Бориса и Глеба», более известном как «Слово о князьях» {195} 195 ПЛДР 1980. С. 339–344. .

Не менее стереотипен в «Анонимном сказании» образ Глеба: с одной стороны, его действия описаны по той же модели, что и действия Бориса, с другой — им присущи несколько иные черты. Если «этикет поведения» Бориса в «Анонимном сказании» ориентирован на создание традиционного для средневековой историографии стереотипа «правителя-мученика», то «этикет поведения» Глеба ему противоположен, — он следует не столько идеалу мученичества, сколько идеалу христианского смирения (Р. Пиккио). Образы князей-мучеников объединены лейтмотивом христианского братолюбия. Им противопоставляется стереотип «грешника» Святополка, красноречиво выраженный в его рассуждениях, оправдывающих убийство Глеба: «Если остановлюсь на этом убийстве, то две участи ожидают меня, когда узнают о случившемся братья мои, то подстерегши меня воздадут мне горше содеянного мною. А если и не так, то изгонят меня, и лишусь престола отца моего, и сожаление по утраченной земле моей изгложет меня, и поношения поносящих обрушатся на меня, и княжение мое захватит другой, и в жилищах моих не останется живой души. Ибо я погубил возлюбленного Господом и к болезни добавил новую язву, добавлю же к беззаконию беззаконие. Ведь и грех матери моей не простится и с праведниками я не буду вписан, но изымется имя мое из книг жизни» {196} 196 Абрамович 1916. С. 38–39. ПЛДР 1978. С. 291. . Обращением к легенде о происхождении Святополка, считает М. Ю. Парамонова, агиограф еще более усугубляет негативный образ мотивом «личной отверженности», который, будучи сформирован на уровне самосознания, констатирует невозможность иного пути развития событий: «беззакония» Святополка предопределены его «беззаконным» рождением. «Книги жизни», упоминаемые в Апокалипсисе, должны были определить участь человека на Страшном суде и тот, чье имя не было записано в них должен был быть брошен в «озеро огненное» {197} 197 Ужанков 2008. С. 298–299. . Таким образом, Святополк знал об ожидавшей его участи задолго до Страшного суда.

Кульминацией «Анонимного сказания» является противостояние Святополка и Ярослава. В отличие от летописной традиции, представляющей развернутую панораму событий 1015–1019 гг., оно описывает обстоятельства междукняжеской войны лаконично: Ярослав, не стерпев «злого убийства», двинулся на братоубийцу и начал с ним воевать. «И всегда соизволеньем Божиим и помощью святых побеждал в битвах Ярослав, а окаянный бывал посрамлен и возвращался побежденным» {198} 198 Абрамович 1916. С. 44. ПЛДР 1978. С. 297. .

В «Анонимном сказании» соединены различные версии гибели Святополка: здесь присутствует и мотив о его бегстве в пустыню, и сравнение с Каином и Ламехом, но, кроме того, сравнение с «цесарем Иулияном», который пролил много крови святых мучеников и был «неведомо кем» пронзен копьем в сердце {199} 199 Абрамович 1916. С. 47. . Это историческое с современной точки зрения сравнение Святополка с римским императором Юлианом Отступником, племянником Константина Великого, весьма показательно, если учесть, что историография XI столетия уподобляла Константину Владимира Святославича, племянником которого, по мнению автора «Анонимного сказания», был Святополк. Как отмечают исследователи, образ Константина Великого являлся эталоном как для средневековой историографии в целом, так и для древнерусской книжности в частности {200} 200 Литаврин 2001. С. 472. Ведюшкина 2006. С. 606. . Сравнивая Святополка с Юлианом, последним языческим правителем Рима, «Анонимное сказание» как бы относило его к числу язычников: символически Святополк был представлен последним языческим правителем Руси.