Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата

К полудню все теплушки были загружены. На голом полу, без всяких подстилок, плотно — один к одному — лежали семьсот сорок два полутрупа. Сплошь обмороженные, истерзанные люди. Мое место, как сопровождающего, на паровозе. Возле топки тепло. Станешь к ней правым боком — замерзает левый. Отогреешь левый — мерзнет правый. Но все же есть где отогреться.

Со станции мы выехали за десять минут до срока и уже в пути увидели летящие к Витебску эскадрильи бомбардировщиков.

На слабый дымок нашего паровоза они не обратили внимания.

Старенький паровоз еле тянул перегруженные теплушки. Вдруг мы остановились: в паровозную будку прорвался пар и обварил помощника машиниста. Километров через пять — снова остановка: паровоз не вытянул на небольшом подъеме. Теперь надо ждать, пока машинист нагонит пару. Я воспользовался этой задержкой и пошел по вагонам.

Вот тут-то я и узнал, что такое «сопровождающий».

В теплушках, казалось загруженных до предела, я обнаружил вдруг свободные места. Раненые залезали друг на друга, чтобы хоть сколько-нибудь согреться. На освободившемся пространстве поочередно разминались те, кому еще служили ноги. Но таких немного.

Почти в каждом вагоне имеются мертвые, их надо немедленно убрать, пока поезд стоит.

Я раздобыл березовую рогатину и с помощью этого крюка вытаскивал из вагонов трупы прямо на железнодорожную насыпь. К шестнадцати часам, то есть через три часа пути, я уже выбросил двадцать два трупа.

Проехали так с час до следующей остановки. Я вытащил еще восемь трупов. Я не знал, что промерзший труп, скатываясь с насыпи, звенит, как металл. Снимать медальоны, собирать солдатские книжки, записывать имена нет времени. За время стоянки надо успеть освободить живых от соседства мертвых. Об умерших не знают ни их командиры, ни офицеры погребальных команд. Мы просто разбрасываем их по пути эшелона непогребенными. Снег до весны укроет их сугробами, весной же в этих местах не будет уже ни одного живого солдата вермахта. И никто не известит родных об их гибели, ведь никто не знает их имен. А дома, наверное, еще долго будут ждать своих сыновей, мужей, братьев…

— Санитар, дай мне пилюлю или сделай укол! — кричали из одного вагона.

— Санитар, пусти мне пулю в лоб! — неслось из другого.

— Будь проклята такая жизнь!..

Какой-то раненый стоял у раскрытой двери теплушки и вышибал ногой замерзший кал, словно играл в футбол. Увидев меня, он заорал:

— Во всем виноваты вы, медики! У вас нет ни бинтов, ни морфия. Перевозите нас, как дохлую скотину.

— Мне эта война не нужна! — не стерпев, зло крикнул я в ответ. — Жалуйся начальству.

У меня, действительно, есть все, что угодно, кроме медикаментов. На мне автомат, в карманах гранаты, при мне две сотни патронов. Но нет ни одной болеутоляющей таблетки, как нет и шприца.

Погребальный поезд плетется дальше. Я стоял возле топки паровоза, поворачивался то одним, то другим боком к теплу и уже не понимал, от жары или от холода болят мои обвязанные грязными тряпками уши.

На большом пересечении путей под Полоцком поезд остановился. Я соскочил с паровоза и побежал со своим березовым крюком к теплушкам. Еще четыре трупа я успел вытащить из вагонов, прежде чем поезд двинулся в сторону Даугавпилса.

Я остался один среди железнодорожных путей на разбомбленной станции, среди руин, исковерканного железа и трупов. Они скалили на меня зубы из-под неестественно вывернутых губ. Я наклонился, собрал солдатские книжки и побежал прочь. Только теперь я почувствовал, каким нечеловеческим делом занимался весь день. Остановился, автоматически нащупал свою флягу, тряхнул ею — там еще что-то есть. Французский ром, похожий на черный кофе, не замерз.

Не так-то просто оказалось отвинтить металлическую крышку фляги. Руки в перчатках не действовали, а когда я снял перчатки и притронулся пальцами к металлу, их словно обожгло. Потом металл обжег губы, прирос к ним, и я одним огромным глотком выпил все содержимое фляги.

В голове шум, перед глазами туман. А пережитые ужасы все не хотели отступать. Я брел по снежной равнине, среди черных развалин домов, опираясь на березовый крюк, с которым так и не догадался расстаться.

На горизонте виднелось единственное неразрушенное здание, я повернул в его сторону, зная, что там должен находиться наш штаб.

Там размещался и перегрузочный пункт для раненых, доставляемых из Невеля. Отсюда же отправляются санитарные эшелоны.

Над домом стелился дым: топилась печь. Можно будет согреться, немного отдохнуть.