Игорь Андреев - На пути к Полтаве

Осадные батареи были перевезены на новое место. Теперь уже не приходилось говорить, что бомбы метались «беспутно». Через десять дней после приезда Петра, 13 июля, в проломленные в южных стенах бреши устремились колонны штурмующих. Войска не увязли, хотя местами пришлось идти по пояс в воде. Впрочем, и шведы не особо упорствовали — гарнизон быстро капитулировал.

После падения Дерпта к осаждавшим Нарву частям подошли полки Шереметева. 150 пушек и мортир принялись крушить крепость, превращая ее стены и бастионы в груды камня. Шведы упрямились. Возведенный в генералы Горн в 1700 году отбился от русской армии, имея около 2000 тысяч человек. Теперь под его знаменами были 4500 человек и надежда на помощь со стороны Шлиппенбаха. Вот тут-то Горна как раз и поджидало жесточайшее разочарование. Для Петра не остались тайной его надежды на помощь. Два русских полка, переодевшись в синие мундиры, с ружейной и орудийной стрельбой принялись изображать шведский «сикурс» — идущую из Риги подмогу. Обрадованный Горн приказал отворить ворота, чтобы устремиться навстречу Шлиппенбаху. Однако стоило шведским драгунам отойти от крепости, как их дружно атаковали. Итоги сражения едва ли можно было назвать значительными. Но то, каким способом была достигнута победа, вызвало у Петра и его окружения бурный восторг. Шведы, мастера до всяких военных хитростей, сами угодили в ловушку! Петр определил происшествие двумя меткими фразами. Первая, ироничная, «как умных дураки обманули», была, несомненно, из лексикона «Всешутейшего» собора, в котором очень любили высмеивать «умников». Вторая, столь же озорная фраза впоследствии была растиражирована в многочисленных сочинениях о Петре: «Высокопочтенным господам шведам поставлен зело изрядный нос».

Подобные уколы, несмотря на всю их болезненность, не решали главного — судьбы Нарвы. По приказу царя осадная артиллерия сосредоточила огонь по бастионам «Глория», «Гонор» и «Виктория». После десятидневной канонады в укреплениях были пробиты бреши. Горну предложили сдаться. Комендант ответил грубым отказом, сопроводив его «некоторыми хульными словами». 9 августа начался генеральный штурм. Потребовалось меньше часа, чтобы осаждавшие ворвались в крепость. Обозленные упорством защитников Нарвы, солдаты неистовствовали. Начались резня и грабеж. Напрасно трубачи трубили отбой — их никто не слушал. В реляции о взятии крепости было сказано, что солдат пришлось от кровопролития «унимать» крайними мерами.

Виновным в кровопролитии был признан Горн. Петр, в общем-то, стремившийся демонстрировать рыцарское отношение к побежденным, на этот раз не удержался и отвесил коменданту увесистую пощечину. Но едва ли царь был прав в своем негодовании. Горн стремился лишь до конца исполнить свой воинский долг, отлично понимая, что после падения крепости русское половодье затопит шведские владения до самой Риги.

При европейских дворах — не в пример первой Нарве — успех русских остался почти не замеченным. Не потому, что о нем не ведали, — царские послы поспешили сообщить о новой победе русского оружия. Просто в Европе не верили, что эти завоевания всерьез и надолго. Рано или поздно, но «северный герой» обрушится со всей шведской мощью на царя. В исходе столкновения никто не сомневался, оттого и поздравляли царских министров очень сдержанно, памятуя о мстительности Карла XII. Что же касается самого шведского короля, то до сих пор на людях он пренебрежительно отзывался об успехах царя в Прибалтике. Даже отчаянные призывы из Стокгольма обезопасить прибалтийские владения Швеции не могли сокрушить его непробиваемый оптимизм: придет время — и за все будет отплачено русскими с процентами. «Пусть строят, все равно все это будет наше», — небрежно ронял король в ответ на известия о строительстве царем новых крепостей и укреплении старых. Но потеря Нарвы — места его славы — Карла задела. Получив известие о ее падении, он помрачнел и надолго замолчал. Можно лишь догадываться, какие мысли в этот момент одолевали монарха. Быть может, он впервые всерьез задумался о том, что ошибся с выбором главного противника? Отвоеванный у Августа Торн, крепость, куда более сильная, чем Нарва, обошлась ему в 40 убитых. Цифра, конечно, приятная во всех отношениях, но разве так должен сражаться главный враг?

Для Петра вторая Нарва — черта под отрезком жизни длинною в четыре года. В начале этого пути — крушение надежд, стыд и отчаяние. Потом — лихорадочные дни, вмещающие в себя невероятное количество дел; кибитка, служившая одновременно и спальней, и кабинетом; написанные на ходу письма и указы, в неразборчивом почерке которых — все рытвины и ухабы бесконечных российских дорог; мелькание городов, городков и деревень, где любой приличный дом, даже дворец — для него не более чем постоялый двор, временное пристанище. Петр с его государственным умом и умением видеть много дальше своего окружения, несомненно, осознавал значимость произошедшего и радовался. Но, по обыкновению, радость эту выражал иносказательно — шутил и каламбурил. В коротеньком послании Кикину он обыгрывает слова «Нарва» и «нарыв»: «Иного не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало». Между тем, если вдуматься, в этой фразе больше боли, чем радости, ведь в самом деле болело, не переставая, четыре года!