Джеймс Кервуд: Там, где начинается река

Он трепетно поднес руку к груди. Смертельный ужас воцарился в хижине в то время, как англичанин весь трясся от мучительного кашля. И вдруг снова примчался ветер и захватил в свою ненасытную пасть и плач лисиц, и грохот льдов...

Жестокая борьба происходила в эту ночь в желтоватых отсветах масляной лампочки. Двое угрюмых людей напряженно размышляли над придуманным "забавным" проектом. Один из них почувствовал, как смерть медленно, но верно надвигается на него, и прилагал все старания к тому, чтобы отодвинуть критический момент. А другой мысленно молил время остановиться. И этот другой был Кейт, который до сих пор за всю свою жизнь любил только одного человека - отца. Во время этой борьбы он почувствовал любовь еще к одному человеку - к Коннистону. И однажды его внутренняя борьба дошла до того, что, не в силах сдержать свое волнение, он закричал, что это несправедливо и что Коннистон должен жить, а он - умереть! Но умирающий Коннистон только улыбнулся в ответ и протянул руку Кейту, который почувствовал, что рука эта совсем влажная...

Прошло несколько томительных часов, во время которых Кейт напряженно следил за тем, как отважно борется Коннистон за свои последние минуты. Моментами Кейт чувствовал себя как бы частью этого человека, настолько он сам страдал за него.

Борьба была героическая. Коннистон, вполне понимая свое состояние, держал себя великолепно. И, глядя на него, Кейт чувствовал, как постепенно оживает его собственная душа, как в нем растет и ширится голос, подсказывающий, что он должен жить и в будущем чем-нибудь отметить высокий подвиг Коннистона.

Конечно, из всех важных вещей, которые он должен был узнать, самой важной была история жизни Коннистона. Англичанин начал рассказ со знакомства с Мак-Довелем и между отдельными пароксизмами кашля, сопровождавшегося кровохарканьем, сообщил множество чрезвычайно характерных инцидентов. Он с бледной улыбкой на устах рассказал о том, как Мак-Довель чуть ли не со слезами на глазах заклинал его не рассказывать в полицейских казармах об одной любовной авантюре, в которой они вместе участвовали.

- О! - воскликнул он. - В некоторых случаях жизни Мак-Довель страшно забавный и впечатлительный субъект!

Покончив с этим рассказом, Коннистон вручил Кейту свой старый, потертый Устав службы и приказал ему самым основательным образом познакомиться со всеми параграфами и примечаниями.

Кейт помог ему добраться до своего ложа и после того в продолжение некоторого времени старался вникнуть в смысл устава, но у него рябило в глазах, и мозг абсолютно отказывался работать. Затрудненное дыхание агонизирующего англичанина причиняло ему лично чисто физическое страдание. Ему стало до того тяжело, что он встал из-за стола и вышел из хижины в серые, призрачные вечерние сумерки.

Снаружи он стал всей грудью вдыхать студеный воздух, пронзенный ледяными стрелками. Но не было холодно. Явно давала себя чувствовать перемена, kwaske-hoo. Все вокруг было полно трепетных шумов, которые так характерны для последней схватки зимы с упорно надвигающейся весной. Силы зимы раскололись и стали разбредаться в разные стороны. Под ногами Кейта в муках перерождения дрожала земля. Ему казалось, что он яснее и отчетливее прежнего слышит гром, грохот и треск льдин, стремившихся к Гудзонову заливу.

Над ним, в вышине, повисла странная, причудливая ночь. Она не была черна, но вся светилась какими-то колдовскими, химеричными серыми огнями, и из этого кладбищенского хаоса то и дело вырывались тревожные, кошмарные звуки и заунывные стоны.

Кейту вдруг почудилось, что если он еще несколько минут останется в таком душевном состоянии, то он тут же на месте сойдет с ума. Звезд не было видно, и почему-то казалось, что за ними и под ними застыли таинственные источники визжащих, скрипящих и режущих голосов, которые были до того страшны, что захватывало дыхание. О, это случилось с ним не впервые, ибо неоднократно до сих пор, а в особенности в последние месяцы, он слышал в этом могильном молчании рыдание маленьких детей, стоны убивающихся женщин и какие-то чудовищные голоса, кричавшие не то о победе, не то о нестерпимых муках... Больше, чем когда бы то ни было, он видел за последние месяцы эскимосов, которые родились в этих краях, привыкли ко всем сверхъестественным особенностям полярных стран и все же доходили до того, что в минуты безумия срывали с себя платье и совершенно голые бросались в безжалостную пучину тумана, стужи и отчаяния.