Игорь Симбирцев - ВЧК в ленинской России. 1917–1922 - В зареве революции

По уровню зверств в эти годы с Киевской могла поконкурировать Одесская ЧК, возглавляемая в годы Гражданской войны столь же печально известным Павлом Онищенко, а позднее сменившими его Вихманом и Саджая – последний в ЧК работал под псевдонимом Калиниченко, а в большевистском подполье до 1917 года в Грузии известен под кличкой Калэ. При отходе в 1919 году из Одессы под натиском белых здесь тоже перебиты в тюрьмах все арестованные ранее. Запри отходе красных – здесь работала Псковская ЧК под началом фанатика Матсона. Мрачной славой пользовалась Екатеринославская ЧК (в нынешнем Днепропетровске), которой руководил присланный Дзержинским из Москвы матрос-чекист Трепалов – позднее начальник уголовного розыска в Москве в 20-х годах, расстрелянный после 1937 года в ходе сталинских репрессий. Или Харьковская ЧК, возглавляемая бывшим столяром Саенко, дезертиром царской армии, которого в белом лагере считали самым страшным зверем из всех противостоящих им ленинских чекистов. Этот человек откровенно баловался кокаином, после чего лично прибывал в харьковскую тюрьму «Холодная гора» для расстрелов, выходя из ее подвала забрызганный кровью жертв, он лично протыкал обреченных саблей. Одурманенный наркотиком Саенко, по воспоминаниям выживших очевидцев, метался по тюрьме в наркотическом полубреду, лично расстреливая в сопровождении своих заместителей в Харьковской ЧК поляка Ключаревского и некоего матроса по имени Эдуард. Белые после освобождения Харькова их армией назначили специальную комиссию для обследования трупов убитых Саенко и его подручными заключенных, почти все они были изуродованы еще при жизни. В материалах этой комиссии среди ближайших подручных Саенко в Харьковской ЧК упоминается некто Иванович, при царе бежавший с каторги то ли революционер, то ли уголовный бандит, который будто бы для поднятия революционного духа после казней выпивал стакан человеческой крови. Хотя в это уже верится с трудом, возможно, белые этой легендой хотели окончательно выставить харьковских чекистов буквально мясниками и каннибалами, но ведь и родилась такая легенда не на пустом месте. Если командир этого Ивановича и председатель губернской ЧК Саенко кричал во дворе «Холодной горы» в голос: «Сегодня я расстрелял еще 80 человек, как же хорошо и легко становится жить!» – разве это не духовный каннибализм, разве не полное одичание души? Хотя следователи из деникинской комиссии по расследованию зверств большевизма, давшие основной материал для книги Мельгунову, как и эмигрантский историк Роман Гуль, тоже живописавший зверства Саенко в Харькове, знали в основном противостоящих им деятелей ЧК на юге и западе России, в Сибири и на Дальнем Востоке ЧК была ничуть не либеральнее.

В целом по всей России тогда в разной мере действовали такие конвейеры смерти в губернских ЧК или в прифронтовых армейских отделах чекистов: аресты по спискам неблагонадежных, пытки, изъятие имущества, расстрелы партиями в подвале. Неудивительно, что некоторые чекисты при этом у такого конвейера сами сходили с ума, как это со всей безжалостностью показано в литературном образе сумасшедшего чекиста у Зазубрина в повести «Щепка» – в жутком образе обезумевшего от крови начальника губернской ЧК Срубова был воплощен реальный чекист Матвей Берман. Именно у молодого еще председателя Томской ЧК Моти Бермана от крови и водки случилось тогда похожее умопомешательство. Таких реальных прототипов зазубринского председателя губернской ЧК, рехнувшегося на своей страшной работе, в годы Гражданской войны было предостаточно. В той же печально известной Киевской ЧК сошедший с ума ее сотрудник Михайлов выпускал голых арестованных в сад и охотился там за ними в ночи с револьвером. В составе первой Грузинской ЧК подобными массовыми отстрелами безоружных отличался Шульман, вскоре оказавшийся сошедшим с ума на почве употребления кокаина и гомосексуалистом. На Ставрополье сошедший с ума от ежедневных казней чекист Трунев явился домой и убил собственную жену. И таких примеров по России за те годы множество, прививка жестокостью и кровью новой службе шла полным ходом. Что бы ни говорилось о жестких подчас методах работы дореволюционной царской охранки или о «царстве провокации» в ней, представить среди царских жандармов в массовом порядке что-то подобное невозможно.

Люди на этой новой службе безумели от крови до того, что в угаре расстрелов бросались не только на собственных жен, но и на коллег по ЧК, как показывает собиравший такие примеры из материалов деникинской следственной комиссии о злодеяниях ЧК Мельгунов в своей книге: