Евгений Анисимов: Петр Великий: личность и реформы

Пожалуй, наиболее бесцветным среди них был президент Коллегии иностранных дел канцлер Г. И. Головкин. Он явно уступал по природным данным своему умершему в 1706 году предшественнику – Ф. М. Головину, хотя, как и другие сподвижники Петра, работал не покладая рук. Будучи руководителем внешнеполитического ведомства, он не совершал грубых ошибок, был точным исполнителем воли царя. Возможно, что именно такой человек и был нужен Петру в той сфере государственного управления, которой на протяжении десятилетий непосредственно и постоянно ведал сам царь – истинный дипломат и тонкий политик. Во многих острых политических ситуациях канцлер вел себя крайне осторожно, не поддаваясь эмоциям, точно рассчитывая свои действия и сохраняя ту величественную молчаливость, которая, как говорят корифеи афоризма, если и не свидетельствует об уме, то, несомненно, об отсутствии глупости.

Федор Матвеевич Апраксин – президент Адмиралтейской коллегии – никогда не слыл за опытного флотоводца и организатора военно-морского дела. В этом смысле его положение при Петре, буквально жившем морем и флотом, было примерно таким же, как и положение Головкина. Но, в отличие от последнего, Апраксин пользовался особым доверием Петра и даже, по-видимому, был вхож в его дом. Сохранилось несколько писем Петра, свидетельствующих об известной теплоте отношения царя к своему генерал-адмиралу. На них следует обратить внимание, потому что список адресатов подобных посланий сурового царя весьма короток.

Так, узнав в 1702 году о смерти жены Апраксина, Петр писал: «Пожалуй, государь Федор Матвеевич, не сокруши себя в такой своей печали; уповай на бога. Что же делать? И здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутца. Piter. На подписях, пожалуй, пишите просто, также и в письмах без великого».

Это был не первый случай, когда Петр требовал от Апраксина неофициального обращения. Еще в 1696 году царь увещевал приятеля: «Федор Матвеевич. За письмо твое благодарствую, однакож зело сумнимся ради двух вещей: 1) что не ко мне писал, 2) с земными чинами, а тебе можно знать, чего не люблю (для того, что ты нашей компании) как писать». Действительно, то ли дело Меншиков, бойко обращавшийся в своих письмах к самодержцу на иностранный манер: «Мейн зельд, мейн герц каптейн!» и т. д. Но как ни был близок Апраксин к царю, он, по-видимому, не мог преодолеть внутренний барьер и по-прежнему подписывался: «Раб твой государской Федор Апраксин, пад на землю, челом бьет». Секрет прост: добрый Апраксин был человеком XVII века, чтившим его традиции и принципы, которые он не желал нарушать. Как пишет А. И. Заозерский, «Ф. М. Апраксин, генерал-адмирал и граф, был одним из преданнейших Петру людей, очень близких к нему. Человек несильного ума, но широкого добродушия, не блестящий, но полезный, всегда готовый компаньон по части служения Бахусу и на редкость радушный хозяин, он счастливо и без труда избегал в своих отношениях с Петром тех острых моментов, на которые, как на подводные камни, натыкались люди с большей инициативой и притязательностью. Сам Петр не считал его энтузиастом нового порядка, но знал, что из преданности к нему Апраксин всегда будет „верным слугой“». В одном только пункте он проявлял неустойчивость: генерал-адмирал крепко хранил дворянские традиции и во имя их иногда протестовал против отдельных нивелирующих распоряжений царя. Исследователь имел в виду тот эпизод, когда Апраксин в знак протеста, сняв адмиральский мундир, начал бить сваи вместе со своим племянником, сосланным на стройку за уклонение от службы. Вообще же Апраксин не был борцом и в опасный момент, 28 января 1725 года, готов был повернуть туда, куда двинулось бы большинство. Самому пожилому в компании «птенцов» царя Петру Андреевичу Толстому в 1725 году было около 80 лет. Его жизнь была сложна и извилиста: начав политическую карьеру в стане противников Петра и Нарышкиных, активно выступая за Софью и Милославских, он довольно быстро переориентировался и сумел выслужиться перед новым повелителем. В 1697 году он, 52-летний семейный человек, отправился вместе с дворянскими недорослями учиться военно-морскому делу в Италию, что не могло не понравиться царю. Вчерашний стольник очень быстро сумел воспринять тот стиль жизни и образ мышления, который был характерен для петровского круга, и вскоре стал одним из ближайших сподвижников Петра. По своему характеру он был, несомненно, прирожденный дипломат, умный тактик. Тонкий психолог, он умел находить общий язык с самыми разными людьми и добиваться целей, которые ставил перед ним Петр. А нужно отметить, что цели эти были на редкость сложны: будучи посланником в Стамбуле, он – глава первого постоянного представительства при дворе султана – сумел великолепно наладить дипломатическую и разведывательную службу в столице Османской империи, снабжая российское дипломатическое ведомство ценнейшей и достоверной информацией. Апогеем дипломатической карьеры Толстого стала филигранная операция по поиску и вывозу из Австрии царевича Алексея в 1718 году. Тому, что вслед за этой дипломатической миссией П. А. Толстому было поручено руководить специально организованной Тайной розыскных дел канцелярией, занятой делом Алексея, удивляться не стоит. Петр знал своих людей: Толстой был не просто инициативным исполнителем его воли – это был человек жестокий, беспринципный, готовый ради поставленных перед ним целей поступиться моралью и, если нужно для дела, даже убить человека, о чем свидетельствует его письмо 1704 года из Стамбула, в котором он описывает, как, обнаружив, что один из служащих посольства вознамерился перейти в мусульманство, отравил его. И новое поручение – уже в застенке Тайной канцелярии – Толстой выполнил, как всегда, блестяще, не останавливаясь ни перед чем. До нас дошли слова, написанные Толстым об одном из подследственных по делу Алексея: «…не надобно ему исчислять застенков, сколько бы их ни было, но чаще его пытать, доколе или повинится, или издохнет, понеже явную сплел ложь». Исследователи, повествуя о Толстом, приводят анекдот о том, как на одной из попоек Петр, сам, как известно, не особенно злоупотреблявший дарами Бахуса, приметил, что в компании есть еще один хитрец, который, притворясь мертвецки пьяным, исподтишка наблюдает за своими собутыльниками – такими простыми душами, как адмирал Федор Матвеевич. Подойдя к нему – а это был Толстой, – Петр якобы сказал: «Голова, голова, кабы ты не была так умна, я давно бы отрубить тебя велел». Многозначительное высказывание! В истории не раз бывало, когда самым изощренным палачом становился тот, кто, мучимый страхом за прежние грехи, вынужден был вновь и вновь доказывать властителю свою преданность. Думаю, что ни Петр, ни Толстой никогда не забывали о верной службе Петра Андреевича царевне Софье, и, помня, что кости мятежных стрельцов и всех, кто стоял за ними, уже давно истлели, Петр Андреевич с еще большим старанием служил Петру, не щадя ни себя, ни своих жертв. И за эту службу Петр щедро платил: после дела Алексея Толстой стал действительным тайным советником, сенатором, обладателем обширных поместий, президентом Коммерц-коллегии. Поэтому в эту, и без того нервную, ночь с 28 на 29 января у графа Толстого были особые причины волноваться: приход к власти сына казненного им царевича означал бы для верного царского слуги неминуемую гибель. Отсюда нетрудно понять, на кого делал ставку старый хитрец.