Евгений Горбунов - Сталин и ГРУ

Но Берзина ждало и еще одно приятное известие. ЦИК и Совнарком утвердили его в военном звании армейского комиссара 2-го ранга. В петлицах его гимнастерки должен был появиться четвертый ромб. Но если о его награждении нигде не писали, то о присвоении ему нового воинского звания сообщила газета «Красная звезда» в № 137 от 16 июня 1937 года, разумеется, не указывая причину этого присвоения. Попутно ему вернули и его прежнее имя и отчество. Он вновь стал Яном Карловичем Берзиным.

Присвоение нового воинского звания, награждение высшим орденом страны и назначение вторично руководителем военной разведки было возможно только с ведома и согласия Сталина. Нарком обороны к этому отношения не имел. Можно считать, что генсек решил попробовать укрепить разваливающийся аппарат военной разведки, возвращая в свой кабинет бывшего руководителя. Но это была уже запоздалая попытка. После арестов в мае 37-го почти 20 человек высшего и старшего состава Управления, атмосфера неуверенности, страха, боязни за свою жизнь давила на всех оставшихся. И надеяться на то, что удастся вернуть прежнюю атмосферу доверия, сплоченности, желания работать еще лучше, было уже нельзя. Большинство оставшихся работников думали о том, как выжить, забиться в щель, чтобы не попасть под молот репрессий, а не о том, чтобы отдать всего себя трудной и важной работе. Та обстановка в Управлении, которая существовала до ухода Берзина, была разрушена окончательно, и возвращение этого латыша, даже с четырьмя ромбами, уже ничего не могло изменить. Тот уникальный разведывательный организм, который он создавал годами, отдавая этому все свои силы, душу и знания, умер окончательно.

11 июня страна взорвалась яростными митингами. На них клеймили, проклинали, требовали только расстрела. В воинских частях, штабах и управлениях Наркомата обороны также проходили «стихийные» митинги. И Разведупр не был исключением. Так же, как и везде, был организован митинг, так же, как и везде, была единогласно принята резолюция. Партбюро Управления отчиталось о проделанном мероприятии, послав резолюцию в Главпур. Содержание резолюции также было стандартным: «Органы пролетарской диктатуры, опираясь на широкие слои трудящихся нашей страны, своевременно прервали вражескую, бандитскую деятельность вредителей. Вся эта гнусная шайка фашистских разведчиков сегодня предстала перед пролетарским судом, покрыв себя несмываемым позором и величайшим презрением и проклятием. Мы, работники Управления, партийные и непартийные большевики, вместе со всеми трудящимися нашей страны требуем самой беспощадной и суровой расправы с фашистскими выродками… Мы заявляем нашему правительству, Центральному комитету большевистской партии, великому вождю народов товарищу Сталину и Маршалу Советского Союза Клименту Ефремовичу Ворошилову, что нам безгранично дорога наша чудесная родина и счастливая жизнь, что мы приложим все свои силы, энергию и знания на еще большее укрепление несокрушимой мощи РККА и обороноспособности великого Союза, на выявление и беспощадное истребление подлых остатков троцкистко-бухаринских последышей — японо-немецких наймитов». И в заключение здравицы в честь ЦК ленинской партии, Сталина, Ворошилова и требование: «Смерть предателям и бандитам, подлым агентам кровавого фашизма».

Берзин, как начальник Управления, был на этом митинге, как и все присутствующие голосовал за эту резолюцию, а он и не мог поступить иначе. Все поднимали руки при голосовании, поднял и он. Но вот выступал ли он? Во всяком случае, в документах выступлений на митинге нет. Возможно, что никто на нем и не выступал, просто пришли, выслушали заранее заготовленный текст резолюции, молча подняли руки и разошлись по своим рабочим кабинетам. А может быть, и выступали, клеймили позором, требовали смерти и славили всех руководителей и руководящих. Все возможно. Но документов нет и живых свидетелей этого действа тоже нет. Поэтому автор ничего и не говорит о том, как вел себя Берзин на этом митинге.

Какие взаимоотношения были у наркома с Берзиным после его возвращения? Не виделись они два года, и та неприязнь, которая была у Ворошилова, очевидно, ушла в прошлое. Сейчас уже невозможно определить: советовался ли генсек с наркомом по поводу возвращения Берзина или принимал решение самостоятельно. А не зная этого, строить какие-то предположения нет смысла. Во всяком случае, если судить по имеющимся испанским документам, с которыми Берзин ходил к нему в кабинет, виделись они довольно часто и взаимоотношения у них были нормальными. Нарком поддерживал Берзина в испанских делах и с уважением относился к его испанскому опыту, не отвергая с ходу предложения начальника разведки.