Евгений Добренко - Сталинская культура - скромное обаяние антисемитизма

Никогда не забыть мне странной, почти сюрреальной сцены, свидетелем которой я стал летом 1990 г. В Большом зале ЦДЛ должен был проходить чей‑то «творческий вечер». В фойе работал лоток «Лавки писателей», где продавались дефицитные тогда книги, у входа и в ресторане толпилось множество народу. Особенно людно было, как водится, «в буфете дома литераторов». Стоял шум, который неожиданно смолк: из глубины зала шаркающей походкой шел высокий иссохший старик. На нем был поношенный, явно ставший большим для него черный костюм, на лацкане которого сверкала звезда Героя Социалистического Труда. В руках он нес судки — видимо, только что полученный в столовой «паек» (время было еще не голодное, но уже «трудное»). Публика молча расступалась, образовав проход. Старик шел через зал, как сквозь строй, и, подобно знаменитому приговскому Милицанеру, «не видел даже литераторов». Его взгляд был направлен куда‑то вперед, поверх голов. На лицах смолкнувшей публики читалась смесь отвращения со злорадством.

В восьмидесятилетнем старике трудно было узнать Анатолия Софронова — когда‑то всесильного хозяина этого Дома, в послевоенные годы спаивавшего Фадеева и фактически захватившего власть в Союзе писателей. Молодой, энергичный, холеный казак — один из самых страшных литературных палачей сталинской эпохи и главных литературно–партийных чиновников, Софронов сделал имя в конце 1940–х гг., когда, назначенный секретарем Союза писателей СССР, стал «душой» антисемитской кампании против «антипатриотической критики», из‑за чего его имя навсегда стало ненавистным в среде либеральной интеллигенции. Видно было, что ему не привыкать к подобному приему. И этот проход через зал, и этот невидящий взгляд, и эта напускная погруженность в себя были хорошо выученной драматургом Софроновым ролью.

Послевоенное десятилетие было апогеем сталинизма, эпохой торжества беспрецедентной в русской истории ксенофобии. В это сумеречное время у власти в литературе оказались какие‑то совершенно уж немыслимые проходимцы — от «разложившихся» Сурова, Первенцева и Бубеннова до «политически грамотных» погромщиков типа Софронова. Эти люди, превратив литературу в кормушку (впоследствии, после пьяных дебошей и публичных антисемитских выходок, некоторые из них были исключены из Союза писателей, когда оказалось, что на одних (Суров) работали литературные рабы, а другие (Софронов) с огромных гонораров не платили партвзносов), изгоняли из нее критиков–евреев, использовав в карьерных целях до того подспудную антисемитскую кампанию. Именно благодаря их усилиям в 1949 г. антисемитизм в СССР начал легитимироваться в публичной сфере. Вот из какого сора рождалась та самая Русская партия, историю которой впоследствии рассказал Николай Митрохин [1] См.: Митрохин Н. Русская партия: Движение русских националистов в СССР, 1952—1985. М.: Новое литературное обозрение, 2003. .

Этой послевоенной кампанией я как раз и занимался в 1990 г. Собственно, в ЦДЛ я оказался в тот день случайно. Мы зашли из редакции «Дружбы народов» (теснившейся тогда во флигеле на ул. Воровского), где шла моя большая статья «Сумерки культуры: О национальном самосознании культуры позднего сталинизма» [2] Дружба народов. 1991. № 2. С. 249 – 271. . Судя по обширному библиографическому списку в книге Геннадия Костырченко «Сталин против «космополитов»: Власть и еврейская интеллигенция в СССР» (М., 2009), она оказалась первой опубликованной в СССР работой, где рассматривалась кампания борьбы с космополитизмом в конце 1940–х — начале 1950–х гг. И вот один из главных ее персонажей плелся сейчас с судками, провожаемый брезгливыми взглядами окружающих.

Тогда, двадцать лет назад, документы партийных архивов были недоступны, поэтому приходилось довольствоваться в основном периодикой сталинской эпохи. В отличие от многих других кампаний, таких как «дело Еврейского антифашисткого комитета (ЕАК)» или «дело врачей», антикосмополитическая кампания была публичной, однако в печать того времени мало кто заглядывал, поскольку в хрущевскую и брежневскую эпохи тема была табуирована, а государственный антисемитизм, давно и глубоко укорененный в СССР институционально, лишь изредка прорывался в публичном дискурсе, да и то намеками и окольными путями. Не были известны, разумеется, ни скрытые пружины, ни механизмы антисемитской вакханалии, охватившей страну в послевоенные годы вплоть до самой смерти Сталина. Две книги — «Государственный антисемитизм в СССР: От начала до кульминации, 1938—1953» и «Сталин и космополитизм: Документы Агитпропа ЦК КПСС, 1945—1953» — на более чем тысяче страниц зафиксировали в пяти сотнях опубликованных документов ЦК — Агитпропа, Оргбюро, Секретариата, Политбюро, а также НКВД и МГБ то, что тогда, в 1990 г., я смог извлечь из газет и журналов.