Евгений Добренко - Сталинская культура - скромное обаяние антисемитизма

Ведь если в предвоенные годы можно было говорить о хотя бы эфемерной угрозе сталинскому единовластию, то в послевоенном Советском Союзе власть вождя была неколебима и абсолютна. И все же одна за другой следуют инспирируемые им идеологические кампании — в театре, литературе, кино, музыке, различных науках — от биологии и физиологии до философии и лингвистики, выселяются целые народы, чистки волнами прокатываются в армии, проходит «ленинградское дело», за ним следует «менгрельское дело», а уж еврейский сюжет развивается беспрестанно — запрет «Черной книги», убийство Михоэлса, разгон ЕАК, разгром всех очагов еврейской национальной культуры, борьба с космополитизмом, расстрел еврейских писателей и поэтов, аресты и пытки, дело врачей… Какая необходимость стояла за всеми этими акциями?

Сам космополитический дискурс был продуктом сталинской идеологической магии: Сталин так и не решился на открытый антисемитизм (по образцу нацистской Германии), предпочитая камуфляж и эвфемизмы типа «космополитизма», поскольку это создавало пространство для политического маневра: до конца своих дней он так и оставался, по знаменитому определению Каменева, «злобным и коварным азиатом», по замечанию Бухарина, «поваром, который готовит только острые блюда», а по характеристике Беседовского, «маньяком интриги». Он все придумывал и разыгрывал новые зловещие заговоры, тасовал палачей, что‑то просчитывал, политиканствовал, ставя все новые кровавые спектакли, пока посредине постановки под названием «Дело врачей–убийц», кульминирущей учиненную им антисемитскую вакханалию, не умер.

Большая часть обоих сборников посвящена послевоенному периоду. Вообще, послевоенный государственный антисемитизм в СССР сегодня отрицать так же трудно, как и Большой террор. Однако признание это ведет к различным выводам. Так, Солженицын сводит рассказ об эпохе послевоенного антисемитизма в своем трактате «Двести лет вместе» к присказке: за что боролись, на то и напоролись: «Через «пятый пункт» теперь давила на советских евреев та самая пролетарская Анкета, которая, другими пунктами, мозжила русских дворян, священство, интеллигенцию и всяческих «бывших» ещё в 20–е годы». Мотив расплаты — широко распространенное отношение к происшедшему в сталинские двадцать лет из «двухсот лет вместе». Да только оказалось, что «плату» брали вовсе не пострадавшие дворяне, не распыленная по миру интеллигенция, не духовенство, словом, отнюдь не «бывшие», но — новая шпана — от абакумовыхрюминых до софроновых–суровых.

И все же не нужно спорить с этим распространенным объяснением, ведь «за что боролись, на то и напоролись» — универсальная, хотя и трагическая, формула прогресса. Таков сквозной сюжет Нового времени: помещенные на дно национальных социальных пирамид, отчужденные от политической власти и потому в массе своей не испытывавшие лояльности к государствам, в которых волею судеб оказались, евреи, борясь за свои права, фактически боролись за права тех самых низов, которые затем и вымещали на них свои травмы, комплексы и свою культурную отсталость. Но нет другого пути к либерализации, к тому, чтобы эти массы, манипулируемые своими национальными элитами, вышли к социальному творчеству, кроме как через эпохи подростковой жестокости, первыми жертвами которой оказывались Другие — евреи.

Вряд ли, впрочем, общее понимание того, что меньшинству всегда приходится платить за социальный прогресс большинства, снимает горечь «конкретно–исторической реальности», которую в послереволюционной России хорошо видели авторы сборника «Россия и евреи», еще в начале 1920–х гг. предвещавшие: «…все эти светлые перспективы» (для евреев в СССР) — выглядят так «при предположении, что большевики захотят защищать нас. Но захотят ли? Можем ли мы думать, что люди, предавшие в своей борьбе за власть всё, начиная родиной и кончая коммунизмом, нам останутся верными и тогда, когда это перестанет быть им выгодно?»

Этой цитатой начал Солженицын свой рассказ о сталинском антисемитизме, а закончил процитированными выше рассуждениями о «пролетарской Анкете». Авторы сборника проявили, между тем, завидную прозорливость, сумев не только отличить большевиков от евреев (что удавалось тогда, да и позже, далеко не всем, включая и самого Солженицына!), но и увидеть, что эти люди предали коммунизм, хотя тогда это мало кому приходило в голову. В лаве социальных катаклизмов они увидели то, что трудно было разглядеть: ту самую историческую логику, которая в условиях России неизбежно вела к уничтожению тонкого слоя интеллектуалов–прожектеров, к перерождению интернационалистской утопии и к приходу к власти охотнорядцев. Все это и произошло с утверждением единоличной власти Сталина, сам ментальный профиль которого был воплощением восходившего к власти «нового класса».