Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

Тема Страшного суда действительно волновала публику того времени. В обществе царила паника и по поводу вероятности «быть захороненным заживо». «Книги и журнальные статьи конца XVIII и начала XIX века пестрят примерами погребения мнимоумерших, находившихся в глубоком обмороке или в летаргическом сне» {51} .

Произведения с подобными сюжетами становятся мишенью для язвительных замечаний критиков. Несколько остроумных рецензий приводится в главе, посвященной «мнимой смерти».

Юмор в изложении «таинственных историй» и суеверий как в мемуарной, так и в художественной литературе может стать темой отдельного исследования. Сатирический рассказ первой трети XIX века отличается по тону от подобных произведений века Просвещения, подвергавшего осмеянию всякого рода предсказания и приметы. Читатели могут убедиться в этом, прочитав два рассказа («Приметы»; «Предрассудки, или Что встарь, то и ныне») из периодических изданий, помещенные в последней главе книги.

Автор активно обращается к периодике пушкинской поры. Читатели имеют возможность познакомиться с материалами, посвященными древним магическим обрядам, национальным верованиям, вместе с пушкинскими современниками принять участие в спорах о приметах и суевериях, которые велись на страницах газет и журналов того времени.

Кроме периодических изданий в книге широко представлены мемуары, дневники, письма соотечественников, а также путевые заметки иностранных путешественников первой половины XIX века. В некоторых случаях автор обращается к источникам более позднего времени, чтобы «проследить судьбу» той или иной приметы и суеверия. О неразрывной связи дворян с народной культурой, крестьянским бытом писали многие исследователи. Суеверия, которым в равной степени были подвержены и дворяне, и крестьяне, достаточно изучены. Они существовали на все случаи жизни. «Светские» приметы не столь многочисленны, но важны для изучения духовной жизни общества. Заслуживают внимания также различные варианты одного и того же мистического «сюжета», например троекратное явление умершего друга или видение белой дамы, нашедшие отражение в фантастической прозе эпохи романтизма. Отдельный цикл составляют «страшные рассказы» о королях и российских императорах. Среди персонажей книги — колдуны и предсказатели, ворожеи и гадалки, суеверы и ясновидящие. Однако нами не рассматриваются примеры чудесного исцеления и ясновидения, приписываемые животному магнетизму, а также чудеса, связанные с явлениями святых, Божьей Матери и других религиозных образов. В специальной литературе эти случаи освещены довольно широко.

Как бы далеко ни уходила цивилизация, мифологические представления продолжают жить в человеческом сознании. Е. Водовозова вспоминает: «Мы, шестидесятники, усердно высмеивали, обличали и преследовали всех, кто рассказывал о своих снах, придавая им значение, верил в предчувствие, гадание по картам и гадальщиков, предсказывавших будущее. Чтобы подчеркнуть свое свободомыслие, мы демонстративно зажигали три свечи там, где можно было обойтись и двумя, здоровались нарочно на пороге, подавали за обедом соль друг другу. Но это презрение к суевериям у многих чаще всего проявлялось в несоблюдении мелочных примет, но не охватывало нас глубоко, а было, так сказать, чисто внешним отрицанием; внутренне же мы были насквозь пропитаны суеверными страхами. Когда какое-нибудь предзнаменование угрожало несчастьем, мы трепетали от ожидания и радовались, когда иная примета пророчила хорошее. Только несколько последующих поколений постепенно освобождалось от суеверного мусора, веками скоплявшегося в наших головах и сердцах, но совершенно ли очищена от него интеллигенция и в настоящее время — это еще вопрос» {52} .

Любопытная запись содержится в дневнике С. А. Толстой (15 июня 1891): «Вечером были разговоры о мертвых, об умирании; о предчувствиях, снах, вообще, действующих на воображение» {53} .

«Миф и суеверия не исчезают сразу, они трансформируются, перевоплощаются, маскируются под современную моду…» {54} . «Светские» приметы как раз представляют собой пример того, как «осовремениваются» мифологические представления. Знакомство с ними дополнит наши представления о культуре повседневной жизни пушкинской поры, поможет нам глубже проникнуть в психологическую атмосферу той эпохи.

Да простит меня Поликарп Пузино, если в заключение я воспользуюсь словами, взятыми из предисловия к его книге, несколько изменив текст: «Обращая наблюдательный взор на домашний быт провинциальный и видя вседневные опыты предрассудков и заблуждений простолюдинов (и дворян. — Е. Л. ) наших, всему верящих, всего боящихся и на каждом шагу обманываемых…», я попыталась «…собрать разнородные их приметы и поверья, так сказать: изобразить нравственную картину их самих».