Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

И торговых людей приходилось ему видывать, и бедных попов, и умельцев.

Говорил Тимоша и жизнь его вставала перед глазами: видел он дьячка Варавву, что учил его грамоте, и владыку Варлаама, пищиков из воеводской избы и князя Сумбулова, дядю своего Ивана Бычкова, сладившего владыке дивный часозвон, и плотницкого старосту Авдея. Видел и иных многих, кого встречал он на жизненных путях и перепутьях. А более всего утвердил его в мысли, что сбросить царя могут только вольные люди - дворяне, купцы, посадские и паче всех - недовольные царем вельможи - Адам Григорьевич Кисель. Он рассказал Тимоше, что без вельмож и дворян Речи Посполитой король не смеет и пальцем пошевелить. А когда увидел Тимоша короля Владислава, одетого в темное платье, без сияния камней и самоцветов, без золота и серебра, без посоха и короны, без скипетра и державы - уверовал, что и на Руси только вольные сословия могут не просто утеснить царя, а и с трона сбросить. А заместо прежнего - самодержавного, принудящего, неволящего - изберут вольные люди нового царя - Ивана Васильевича Шуйского, который бы решал всё соборно и никого ни к чему неправдою и удрученьем не принуждал.

А Вергунёнок все это понимал по-иному. Хоть причина у него была одна и та же, что и у Тимоши - его собственная жизнь, однако совсем по-иному прожита. Сколько себя Вергунёнок помнил - колотили его, ломали, уничижали и смиряли как могли. И сколько себя Вергунёнок помнил - бил он своих обидчиков как только мог, и крепился, и не сгибался, и стоял на своем до конца. А били его и отец, и мать, и хозяева, у которых он сызмальства батрачил, и сотники, и кошевые, и куренные, и полонившие его крымцы, что гнали точно скотину, накинув на шею аркан и подхлёстывая нагайкой. И потому в каждом человеке, которому дана была власть - по праву ли рождения, по воинскому ли старшинству, по божьему ли соизволению - видел Иван врагов рода человеческого. И почитал таковыми и зловредных родителей, и жестоких начальников, и неправедных священников. И оттого, споря с Тимошей, говорил:

- Обо всех ты сказал, Тимофей. О самых главных забыл: о страдниках, что хлебом весь мир кормят, и о казаках, что весь тот мир саблей и телом своим боронят. Они-то, Тимофей, и скинут бояр да царя, а все иные этому делу не подмога. Я почему себя царевичем объявил? Знал, что иначе сдохну в Чуфут-Кале, живым в каменную могилу попав. Знал, что только царевичем выпустит меня на волю владелец мой. А когда хан Бахчисарайский в то поверил, стал я все более голос крови царской в себе чувствовать. И чуя это, стал я по-иному на людей глядеть. Да только как? Страшился увидеть всех рабами, холопами, кабальной сволочью. Хотел видеть возле себя вольницу, свободных людей, смелых да гордых. В мечтах моих видел себя казацким да мужицким царем, а для мужиков да казаков все те людишки, о которых ты балл - не более чем вши да клопы на теле народном, окроме разве ремесленных. Тимоша, взрываясь, кричал:

- Когда бывало, чтоб царский престол сокрушали пахотные мужики вместе с такими же сермяжниками, кои сохи пометав, самоуправно назвали себя казаками да подались в степь воровать и грабить?

- А когда царей купчишки да подьячие с трона скидывали?! - кричал Вергунёнок.

- Сколь раз бывало! И Фёдора Годунова, и Дмитрия - родного твоего батюшку, - со алым лукавством кричал Тимоша, - они же и убили.

- А заводчиком в том деле твой родной дедушке был, - не оставаясь в накладе, в тон Тимофею отвечал Вергунёнок.

И споры эти иной раз кончались смехом, а иной раз - дракой. Тюремщики, заслышав шум, открывали двери и подзадоривая драчунов, восклицали:

- Машаллах! Лахавлэ! - а затем сообщали начальнику тюремной стражи Чорбаджи Азиз-бею, что двое царевичей-урусов опять побили друг друга. Чорбаджи щурился, как сожравший барана барс, крутил пушистые усы, улыбался:

- Машаллах! Два гяура выбивают друг из друга пыль! Пусть сидят вместе дальше, скапливая яд, подобно скорпионам весной.

А "скорпионы" ждали весны, чтобы свершить задуманное...

* * *

Тимоша постучал в дверь робко, чтобы не разбудить спящего в конце коридора стражника. На стук отозвался другой, который, бодрствуя, шастал по коридору мимо железных дверей, заложенных коваными щеколдами.

- Что нужно? - спросил неусыпный тихо, тоже не желая будить спящего товарища.

- Позови хакима, ага, - вопросил Тимоша, - сильно заболел мой сосед.

- Какой ночью хаким? Спят все. Утром придет Чорбаджи Азиз-бей и скажет, что делать с урусом.

- Тогда хоть воды принеси, ага. Голову ему смочу - горит у него голова.