Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

- А у мужиков что же ни жён, ни детей нет?! - взрывался Вергунёнок.

- Ты погодь, погодь, - отвечал Анкудинов, - пока не о том речь, дойдем и до этого. Ты меня до конца послушай.

- Ну-ну, - говорил Вергунёнок и приподымал брови, скучая.

- Так вот, - продолжал Тимоша. - Помещик, скажем, сам-седьмой, а мужиков у него двадесять. И хорошо, коли сам помещик с плугом ходит да и урожаем бог милует, а ну, как поместник сей тунеядец и бражник? Да неурожай, да ему же и на войну идти? А на смотр надобно ему ехать конно и оружно и не в тягилее, а в кольчуге, в шеломе и на коне добром. А где ему всё сие взять, когда трех урожаев не хватит, чтоб добре ему одному на войну снарядиться?

И приезжает тот поместник на государев смотр, а там любой пищик, на него глядя, зубы скалит, и срамят его бояре да думные дьяки и лают, а то и бьют на виду у иных многих. Сам я не однорядь зрел: сидит такой воин на кляче, в латаном тягилее, с дедовским мечом на бедре, а боярин, что смотр учиняет, кулаками перед носом его машет, бородою трясет, смотрит зверообразно и орет: "Заворовался, тать! Захребетником в деревеньке сидишь! Государевой службы не блюдешь! Бражничаешь да ерничаешь, сучий сын!" А передохнув, пужать начинает: "Собью тебя, вора, со двора, иного - доброго человека - на землицу твою посажу, а тебя в яму метну, покуда протори государю не выправишь!"

И сползает поместник с коня, бухается боярину в ноги: "Не погуби, государь, не вели казнить, вели миловать! Вот те крест святой, приеду вдругорядь в кольчуге и с самопалом и на коне добром".

Уезжает со смотра поместник, а каково на сердце у него? Каково на душе? Живым бы того боярина сжевал и собакам на прокорм выплюнул.

- Ох, бедный поместник, ох, несчастный, - скоморошничал Вертунёнок. А вернется в деревеньку - семь шкур с мужиков спустит, а к следующему смотру явится и конно и оружно.

Тимоша все слышал, но сказанное Вергунёнком как бы мимо ушей пропускал.

- Ты дале слушай, Иван, - досадливо морщась, продолжал Анкудинов.

- А возьми пищиков да подьячих, да ярыжек, да иных малых приказных людей, что по всему царству сидят.

- Как пауки сидят, - перебивал его Вергунёнок. Тимоша отмахивался:

- Много ли подьячих видал? Пошто говоришь непотребное, всех! подравнивая под одного-двух кровопивцев? Грабят и приказных людей большие государевы люди - бояре да думные дьяки, да скольничьи. И даже более того скажу: есть и среди ближних царю людей некоторые недовольные: иные себя обделенными считают, другим не в честь места дадены, третьи - немецкие государства почитают порядочными против нашей бестолочи да сумятицы, и из-за того и Думу и самого царя полагают не способными государственные дела править.

И в войсках - то же самое: сладко пьют да едят лишь большие воеводы да полковники, а ратные люди - стрельцы, пушкари, воротники, затинщики, а вместе с ними и десятники их, а то и сотники по два-три года корма от царя не получают и живут всякими промыслами - кто огородничает, кто пасеку держит, кто торговлишку ведет. А злость на царя и бояр тоже впрок копит.

А попы, что в нищих селах приходы держат? Да их, порой, от простых мужиков не отличишь - они и землю пашут, и сено косят, и стога мечут. А глядя на иерархов тучных да в нарядные ризы облаченных, нечто не понимают они, кто во всем этом виноват?

Вергунёнок кряхтел, скреб потылицу, усмехаясь загадочно, крутил головой.

- А возьми купцов или ремесловых людей - разве они с чистым сердцем отделяют от плодов рук своих немалую долю неведомым им тунеядцам, что в праздности всю жизнь проводят возле царя?

- Ну, ты купцов с ремесленниками не ровняй, - возражал Вергунёнок. Ремесленный человек с утра до ночи кует ли, пилит ли, ладит ли что, а купец от трудов его живет. Покупает у рукодельца за полтину, а продает за семь гривен.

- Это если его по дороге не ограбят, али не убьют до смерти, стоял на своем Тимоша. - Да мыт с него возьмут, да лошадей ему кормить, да за поклажу амбарное платить, а если по воде товар везет, то возьмут и с плота, и причальное, и побережное, а со скота и роговое, и пошерстное. И хоть невелик каждый такой побор, а собери вместе - и не растечешься.

Вергунёнок слушал и чуял в словах Тимоши правду, ибо знал все это новый его товарищ, не от чужих людей слышал, не в книгах читал - видал собственными глазами и прочувствовал собственным сердцем.

Бедных дворян, приезжавших весною и осенью на государевы смотры или, как посмеиваясь называл их Иван Исакович Патрикеев, - "марсовы позорища", видал Тимоша неоднократ. В пищиках и подьячих сам просидел чуть ли не полтора десятка лет, знал об этом сословии все до тонкости. И когда о сём вспоминал, видел и многих товарищей своих, и дьяков, и некоторых ближних государевых людей, с кем доводилось напрямо о жизни говаривать.