Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

- Что за наваждение! - подумал Оссолинский и осторожно коснулся левой стороны груди. Ткань кафтана была тонка и он явственно прощупал все пять сургучных печатей, на конверте с письмом, лежавшим во внутреннем кармане камзола.

- Я узнаю о лекаре, - поспешно проговорил канцлер, - и выскользнул за дверь. Приемная была пуста. Оссолинский подошел к окну, встав таким образом, чтобы любой вышедший не смог бы увидеть письма.

Он вынул конверт из-под камзола и убедился, что письмо на месте.

"В руки Яна Казимира попала копия, - подумал канцлер. Нужно будет предупредить Киселя, что среди его доверенных есть шпион".

Однако канцлер ошибся.

* * *

Гонец, поскакавший на восход солнца, переправившийся через Днепр и выехавший затем на полтавскую дорогу, был послан паном Киселем в Дубны стольный город государства в государстве, где сидел не царем даже идолом - Иеремия Михаил Вишневецкий.

Рожденный в украинской шляхетской семье, ещё ребенком он был отдан в обучение к отцам-иезуитам во Львов, а оттуда уехал в страны, бывшие несокрушимым оплотом католицизма - Италию и Испанию.

Вернувшись на родину девятнадцатилетним юношей, он принял католичество и с неистовым пылом неофита стал насаждать на подвластных ему землях ненавистную православным крестьянам и горожанам папежскую веру.

Иеремия Вишневецкий построил в Прилуках доминиканский монастырь, католические костёлы в Лубнах, Лохвице и Ромнах.

Он не поклонялся ни Венере, ни Бахусу, легко переносил лишения, вел простой образ жизни. Иеремия был горд и высокомерен с магнатами, прост с незнатными шляхтичами, щедр на подарки слугам и надворному войску.

Но фанатизм новообращенного и непомерное честолюбие было для него главным и самым важным.

Братья Оссолинские не преувеличивали, что у Иеремии Вижневецкого триста тысяч подданных, несметная казна и многочисленное собственное войско.

И всю эту силу Иеремия Вишневецкий взращивал и пестовал для одного для сохранения и умножения собственных богатств и для уничтожения любого, кто на эти богатства посягнет. Причем богатства эти не были для него целью - они были средством для увеличения собственного могущества.

Всю жизнь он ненавидел и презирал своих собственных подданных. Тех бессловесных, покорных, трудолюбивых страдников, которые день за днем работали на пана Иеремию, создавая для него богатства, которые повергали в удивление и вызывали зависть самого короля Владислава.

Он презирал их за то, что они безропотно по грошу и по полушке сдают его сборщикам потом заработанные деньги, и ненавидел за то, что в любую минуту, схватив цепы и косы, топоры и вилы, они могли броситься на его дворцы и замки и разорвать его в клочья, искромсав серпами и пропоров рогатинами.

Они всю жизнь ждали одного - пустить по ветру скопленные им богатства, по камню разнести его дома и службы, в куски изрубить верных ему холопов. Однако его презрение было сильнее ненависти и потому он не боялся их.

Не боясь потерять и собственную жизнь, Иеремия не останавливался перед казнями сотен крестьян и казаков, если они начинали возмущаться установленными в его государстве порядками. Поэтому, когда он получил письмо от Адама Киселя, первое, что он почувствовал - опасность. Он ещё не понимал, откуда она идет, но то, что князь Шуйский несет в себе опасность, Иеремия чуял нутром. Однако, и чувствуя опасность, он все же ничего не боялся. Он был молод, смел и самонадеян. Сначала он решил, что нужно поддержать нового претендента на русский трон, дать ему войска, снабдить деньгами, а потом получить долг обратно - с такими процентами, какие не снились и венецианским ростовщикам, у которых князь Вишневецкий одалживался, живя в Италии.

Оставаясь в одиночестве, Иеремия любил смотреть на большую разноцветную карту Европы, что висела у него в кабинете между двумя высокими готическими окнами. С юношеским тщеславием Иеремия сам начертил на карте черные линии, проходившие через те города и страны, где он бывал. Эти линии - дороги его странствий - напоминали ему о многом. Они тянулись от Мадрида до Смоленска, через Рим и Венецию, Париж и Вену. А восточное синей полоски Днепра между Киевом и Полтавой, захватывая чуть ли не все левобережье Украины, шла его "панщина". Дальше - на востоке - чернел зубчатый кружок Смоленска, который польские войска удерживали за собою вот уже более тридцати лет. За Смоленском начинались бескрайние просторы дикой Московии. Велика и богата была её земля, да не было на ней - казалось пану Иеремии - добрых хозяев. И часто представлял он себе - ах, если бы достались ему эти леса и поля! Уж он бы сумел заставить работать заросших бородами сиволапых смердов. Не только в Варшаве, - в Париже и Риме ахнули бы герцоги и кардиналы, завидуя добытым им в Московии богатствам!