Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец

- Продолжайте, панове, - так же тихо проговорил он.

Оссолинский, повернувшись ко вновь вошедшему, повторил последний вопрос. Толстяк подпёр щеку рукой, внимательно глядя на Тимошу.

"Кто бы это мог быть? - подумал Тимоша. - Канцлер вскочил так резво, как будто перед ним появился сам король. Но разве может король ходить в столь бедном платье? К тому же ни Оссолинский, ни Кисель не поклонились ему поясным поклоном, не встали перед ним на колени. Нет, это кто-то другой, должно быть окольничий или ближний боярин, посланный королем для догляда". И Тимоша, глядя на князя Оссолинского, произнес важно:

- Ищем мы, князь, наш прародительский престол, захваченный у нас неправдою Мишкой Романовым с товарищи.

- А какие у князя Шуйского права на московский престол? - так же тихо проговорил толстяк. И после этого он почему-то показался Тимоше опасным и неприятным.

- О моих правах на стол Московский пан канцлер добре ведает, раздраженно ответил Тимоша, желая показать, что ни с кем, кроме Оссолинского, он говорить не хочет.

- А и нам бы, пан князь, тоже добре было знать о сем немаловажном деле, - вдруг за спиной у собравшихся проговорил ещё кто-то, и собравшиеся в кабинете увидели у двери, ведшей из приемной, высокого моложавого щеголя в лиловом парике, с торчащими вверх тонкими ниточками усов.

Вошедший, хотя и был роскошно одет, строен и франтоват, чем-то неуловимо напоминал сидящего в кабинете толстяка.

И снова канцлер дёрнулся, вскочил, как на пружине и отвесил вошедшему низкий поклон.

"Король, - подумал Тимоша, и встав, низко поклонился щеголю. Однако тут же усомнился в том, правильно ли поступил, ибо неряшливо одетый толстяк не только не поклонился вошедшему, но даже, напротив, раздраженно произнес какую-то длинную фразу на языке, который не понимал Тимоша, и который - он видел это - не понимал почему-то поднявшийся на ноги Адам Кисель. Кисель дёрнул Анкудинова за руку и прошипел:

- Это Ян Казимир - брат короля.

Щеголь ответил толстяку не менее раздраженно и Тимоша увидал, как лицо канцлера Оссолинского покрылось пятнами и он, вытянув вперед руки, стал быстро и жалобно лепетать на этом же тарабарском языке, поворачиваясь то к одному, то к другому из споривших.

Не понимая, что происходит, но чувствуя, что и он должен встать, Тимоша поднялся и увидел, что все в комнате стоят и лишь толстяк в черном парике продолжает сидеть.

Что-то сердито пробурчав под нос, толстяк вдруг поднялся и сказал по-русски:

- Спасибо за визит, князь Шуйский. Прощайте. Прощай и ты, пан...

- ...Конюховский, - подсказал Кисель.

- Пан Конюховский, - с нескрываемым пренебрежением проговорил Владислав и еле пошевелил толстой короткой рукой, затянутой в черную перчатку.

Тимоша и Костя, неловко пятясь и низко кланяясь, стали отступать к двери. Пан Кисель вопросительно поглядел на короля.

- А ты, Кисель, останься, - произнес Владислав и в его голосе всем собравшимся послышалась нескрываемая угроза.

Щеголь в лиловом парике, окинув оставшихся в кабинете насмешливым взглядом, произнес чуть картавя:

- Теперь, когда здесь нет чужих - и он прищурившись, недобрыми лукавыми глазами взглянул на пана Киселя - я покажу вам, панове, нечто прелюбопытное.

Щеголь опустил два тонких холеных пальца за обшлаг кафтана и из-под кружев и рюшей вынул сложенный много раз листок бумаги. Он протянул его пану Киселю и с подчеркнутым добродушием проговорил:

- Читай, пан Адам, ты лучше всех сумеешь объяснить нам, о чем здесь написано, если мы чего-нибудь не поймем. Да и почерк, вероятно, тебе знаком.

Кисель развернул листок и буквы запрыгали у него перед глазами. Затем всё затянул туман и наступила тишина и тьма.

- Читай, пан Кисель, - повторил Ян Казимир, но старый сенатор, запрокинув голову, с закатившимися плазами, медленно спалзал со стула, царапая шпорами сверкающий паркет.

Оссолинский метнулся к окну и дернул бархатный шнур, висевший рядом с портьерой.

На звонок явился секретарь и мгновенно сообразив, что от него требуется, спросил только:

- Лекаря, ваше величество?

- Да, и поживее!

Спигарелли исчез.

Оссолинский схватил с дивана подушечку, подложил её под голову лежавшему без чувств старику, похлопал его по пепельным щекам - Кисель не шевелился.

Затем канцлер подобрал валявшийся на полу белый листок и мельком взглянул на него: "Милостивый пан! Неделю назад в Киеве, в Печорском монастыре, объявился некий беглец из Московии, называющий себя Иваном Васильевичем Шуйским, сыном покойного русского царя Василия..."