Евгений Коковин - Детство в Соломбале

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ РАЗГОВОР С КОСТЕЙ

Вторая половина навигации проходила в жестоких штормах. "Октябрь" совершил еще три рейса. Стоянки в Архангельске были короткие. Дома приходилось бывать мало. Теперь мы с нетерпением ожидали отпуска. Илько мечтал о поездке к Григорию. Конечно, я собирался поехать с ним. Каждый раз по возвращении из рейса я надеялся повидать Олю. Но мне никак это не удавалось. Или Оля все еще болела, или в те часы, когда я смотрел из окна или простаивал у своих ворот, она не выходила на улицу. Не встречал я и ее подругу. В свободное время в море мы занимались английским языком, сражались в шахматы, читали и мечтали о том времени, когда по окончании школы получим дипломы. Нам сообщили, что наш маленький китайский товарищ Ли с погибшего английского парохода остался в Советском Союзе и помещен в детский дом. Это известие было восторженно встречено всей командой "Октября". А мы с Костей и Илько решили в ближайшее же время навестить Ли. Костя так и остался на "Октябре" машинистом. На пароходе его любили и уже уважали, как взрослого члена экипажа. Из-за коротких стоянок нашей футбольной команде играть почти не удавалось, но слава "классного" игрока после встречи с норвежскими моряками крепко упрочилась за Костей. Вскоре нам пришлось расстаться с Павликом Жаворонковым. Он перешел на другой пароход и отправился в дальнее плавание - за границу. Признаться, мы завидовали Павлику. Нам тоже очень хотелось побывать в чужеземных портах, посмотреть мир. На комсомольском собрании секретарем ячейки мы избрали Костю Чижова. Однажды между рейсами я ночевал дома. Утром, собираясь на судно, я торопливо пил чай и разговаривал с дедом Максимычем. Дед жаловался на ветреную погоду - нельзя было выехать на рыбалку. Мама укладывала чистое белье в мой "рейсовый" чемодан. Вдруг она сказала: - Димушка, ты помнишь у Лукинских Олю? На нашей улице почему-то очень часто Кузнецовы назывались Кузнецовскими, Осокины - Осокинскими. О нашем дедушке можно было услышать: "Вон у Красовских дед опять рыбачить собрался". - Помню, а что? - спросил я, вздрогнув, и почувствовал, что краснею. Но мама не заметила моего смущения. - Вчера ее на юг отправили, в Крым. Она все лето болеет - Надолго? - Пока не поправится. Вон какое опять горе на Анну свалилось. Я знал, что Анной звали мать Оли. - Так у нее что, чахотка? - сочувственно спросил дед и покачал головой: В такие годы-и уже болезнь! Она ведь Димке-то ровесницей приходится. - В один год родились, - подтвердила мама. Чувство глубокой тревоги охватило меня. Быстро попрощавшись, я ушел из дому с тяжелыми мыслями. - Куда пойдете? - спросила мама, как обычно, провожая меня до ворот. - В Онегу, мама. Это уже последний рейс. "Октябрь" отвалил от пристани в полдень. В этот час и я, и Костя были свободны от вахты. Как всегда, во время отхода мы были на палубе. Ветер поднимал пыль на причале, раздувал нашу одежду, разметывал над рекой дым пароходных труб. - На море сейчас штормит, - сказал Костя, по глубже надвигая на лоб кепку. - Пойдем, сыграем в шахматы. А то в море долго играть не придется. Никакие короли и слоны на доске не устоят. - Подожди, вот Соломбалу пройдем. По совести говоря, играть мне совсем не хотелось. Меня не оставляла мысль об Оле. Но Костя мог уйти к себе в каюту и взяться за книгу. А мне и читать не хотелось в эти часы. Поговорить бы с Костей, вспомнить прошедшие годы, помечтать о будущем, рассказать ему об Олиной болезни. - Костя, а ты хотел бы поехать на юг? - Еще бы не хотел! - Знаешь, Оля Лукина уехала на юг, в Крым... Костя нахмурился и долго молчал. Почему он молчит? Может быть, он все знает об Оле? - Крым - полуостров, - сказал я только для того, чтобы прервать это странное и тягостное молчание. - Там тепло и, говорят, много роз... - Много роз... - повторил Костя. - Только можно и без роз, лишь бы здоровым быть. А Оля Лукина больна, потому ее туда и отправили. - Ты знал, Костя, что она больна? Почему же ты мне ничего не говорил раньше? Костя стоял, облокотившись на поручень, и даже не взглянул на меня. Он смотрел вниз, на волны, бегущие навстречу и бьющиеся о борт парохода. - А ты почему мне не говорил? - спросил он. И тут я догадался, что Костя тоже любит Олю, любит, видимо, давно, с тех, совсем еще детских лет, когда он впервые мне о ней говорил. Да, это было давно - в дни ареста белыми Чижова и капитана Лукина. - У Оли - туберкулез, - глухо сказал Костя. Я слышал об этой болезни, знал, что это - тяжелая болезнь. Но у нас, в Соломбале, о ней говорили очень редко. Я никогда не видел таких больных. И Соломбала всегда мне казалась местом, где живут только здоровые и веселые люди. "Октябрь" уже давно прошел мимо Соломбалы, а о шахматах мы даже не вспомнили. Потом Костя ушел на вахту. Что думал в эти часы и минуты мой друг? Мне пришло в голову непривычное слово "соперники", и стало немного смешно и немного грустно. А если вспомнить все годы нашей дружбы с Костей! Мы всегда старались уступить друг другу. Может быть, потому наша дружба была крепче. Но можно ли уступать сейчас? Да и смогу ли я так сделать? Больше об Оле мы с Костей не разговаривали.