Афанасий Коптелов - Великое кочевье

[Сеок - род; Мундус - название одного из сеоков.]

Борлай поспешно накинул на плечи продымленную шубу с волчьим воротником, низко надвинул на лоб круглую рысью шапку с малиновой кистью, опушенную мехом выдры. Он вышел на маленькую лужайку перед аилом, окруженную бурыми лиственницами - каждое дерево в три обхвата, и возраст его никому не ведом, - взглянул на зеленый пух молодой хвои, на голубой простор небосклона.

"Идут большие дни, погожие, спокойные. Месяц первых цветов налился здоровой силой, - отметил Борлай, взглянув на серебряный диск луны над лысой сопкой. - Самая пора кочевать. Луна полная, сильная, счастье принесет".

Он сходил на ближайший холм за единственной лошадью, вислоухой и пегой, будто молоком обрызганной, и не торопясь стал заседлывать ее.

Тем временем в аиле проснулся ребенок. Он кряхтел в берестяной люльке, стараясь высвободить руки из-под рваной овчины. Карамчи вскочила с постели. Взметнулись длинные полы чегедека*, который она, как все замужние алтайки, не снимала даже на ночь. Чегедек был сшит из дешевого плиса, оторочен радужными лентами, а по груди были рассыпаны красные шарики, связки голубых бус и белые ракушки, похожие на змеиные пасти. В пестрой россыпи терялись черные косы, унизанные монетами и крупными перламутровыми пуговицами. Мать сняла люльку с крюка и, присев на кровать, поставила себе на колени. Торопливо расстегнула чегедек и подала ребенку коричневый сосок с брызнувшим молоком. По круглому лицу ее разлилась улыбка, узкие глаза, опушенные густыми ресницами, заискрились радостью. Она не отрывала взгляда от пухлых щечек дочери.

[Чегедек - длинная, широкая безрукавная одежда замужних алтаек.]

Но вскоре грусть легла на лицо матери, и она, низко склонив голову над люлькой, чуть слышно запела:

В сыром ущелье выросший,

Голубой цветок

Увидит ли солнце?

В бедном аиле родившаяся,

Дочь моя

Увидит ли счастье?

Где-то близко послышались шаги.

"Это не муж - у него твердая нога", - подумала Карамчи и надела черную барашковую шапку: посторонний человек не должен видеть непокрытой головы замужней женщины.

Широко распахнув косую дверь, в аил вошла алтайка в старой барашковой шапке, в грязном чегедеке, в рыжих сапогах с крутыми носками. На груди ее блестели тщательно начищенные монеты. Годы бросили на лицо густую сетку морщин и глубокую усталость. Поредели черные брови, повыпадали длинные ресницы из воспаленных век, и поблекли когда-то полные, румяные щеки. Во рту торчала длинная трубка из лиственничного корня, опоясанная медным кольцом.

- Дьакши-дьакши-ба?* - тихо спросила гостья.

[Дьакши-дьакши-ба? - приветствие, означающее: "Все ли у вас хорошо?".]

- Дьакши, - ответила Карамчи и глазами указала на козью шкуру возле очага. - У тебя все ли хорошо?

- Хорошо, - чуть слышно вымолвила та.

Хозяйка аила знала, что Чаных пришла с обидами на мужа, семнадцатилетнего Ярманку, самого младшего Борлаева брата, и ни о чем больше не спросила.

- Я верила, что он чист, как ясное солнышко, как цветок лесной, никем не тронутый... - запричитала гостья. Голова ее затряслась, а из глаз хлынули слезы. Трубка упала в золу возле очага.

Утирая ладонями дряблые щеки, Чаных крикливо жаловалась:

- Была бы женщина телом мягкая, не так обидно было бы. А то погнался за девчонкой суше тонкой головешки.

Карамчи достала из-за голенища кожаный кисет с листовым табаком, смешанным с березовой корой, набила трубку и подала гостье.

- Я думаю, что люди наврали про него. Он, муж твой, к отцу Яманайки просто в гости ездит, араку* пить. Сама знаешь, они соседи ваши...

[Арака - самогонка, изготовляемая из кислого молока.]

- Я все знаю, - сердито перебила Чаных, глаза ее сразу высохли, в зубах захрустел черемуховый мундштук. - Он ездит к Яманайке. Вчера сам сказал, что у меня зубы валятся, что я скоро сдохну и тогда он женится на этой подлой девке.

Хозяйка захохотала нарочито громко, и на ее груди зазвенели украшения из медных пятаков.

- Этого никогда не будет. Яманай и брат твоего мужа из одного сеока Мундус. Все женщины в сеоке - всем мужчинам сестры. Кто ему позволит жениться на сестре?

Она подняла трубку выше головы, погрозила, будто молодой деверь сидел перед нею, и сказала строго и уверенно:

- Сеок Мундус не потерпит безумца. Если твой муж уйдет к Яманайке, то оскорбленный им народ засмеет его и навсегда прогонит с гор. Он не посмеет.

Женщины свято блюли неписаный закон кочевья и из уважения к мужчине не называли Ярманку по имени.