Афанасий Коптелов - Великое кочевье

- Ну, пойдем, - сказал Борлай. - Разбуди Аргачи и Сенюша. Я иду коня седлать.

Через горы переливался утренний свет. Алтайки в белых передниках, гремя оцинкованными ведрами, шли доить коров.

По дороге к Караколу Чичанов нагнал старшего Токушева, поехали рядом.

- Теперь меня в колхоз примете? - робко спросил он, едва сдерживая волнение.

- Можем принять. Если ты эту байскую шубу сдашь учителю.

- Так я же работал на Сапога.

- И схватил его шубу, как грабитель. Не стыдно ходить в такой? Плечи не жжет?

- Но я...

- Даже разговаривать не буду, пока не сдашь.

- Зачем учителю такая шуба?

- Спектакли играть. Вот зачем.

- Ладно, отдам, - согласился Анытпас. - И работать в колхозе буду лучше всех.

- Желающих к нам много: едва успеваем заявления рассматривать, сказал Борлай. - Увидели, что у колхоза большие табуны, стада...

Анытпас взглянул на гору, к которой они подъезжали, и крикнул:

- Вон, смотрите, Ногон таскает! Перепрятывать принялся.

Старик, согнувшийся под тяжестью большого мешка, бежал к ложбинке, где дружной толпой стояли кедры.

Колхозники понукнули коней и через несколько секунд преградили старику путь к лесу.

- Положи!

Ногон вздрогнул и уронил мешок на каменную плиту, кожа лопнула, серебряные полтинники, звеня, посыпались под гранитную скалу.

- За последним приехали? - закричал старик. Увидев Анытпаса, набросился на него: - Ты их привел? Предатель! Большой Человек тебе первому голову оторвет.

- Да он давно сгнил, - усмехнулся Чичанов.

- Врут! Большого Человека нельзя убить, - хрипло выкрикнул Ногон, - он может умереть только смертью, посланной добрым Ульгенем, и только тогда, когда вместо него родится другой.

Колхозники спешились и пошли к пещере. Старик бросился за ними, дрожащей рукой нащупывая нож.

Прежде чем он успел выхватить его, Сенюш оторвал ножны от его опояски и сунул себе за пазуху.

5

Черное поле росло и подвигалось к поскотине. Половину урочища "Солнопек" успели вспахать в апреле. В начале пахоты холодные ночи часто возвращались в долину, и к утру сырая земля замерзала. Пахари выезжали в полдень и работали без отдыха, пока не садилось солнце. В сумерки они обедали, потом меняли лошадей и снова выезжали в поле подымать вековую целину. Над ними висело звездное небо, и любопытная луна ходила следом.

Каждую ночь Тохна запевал песню, которую сложил во время первой пахоты:

Звезд на небе много

Еще больше скота у колхоза.

Комсомольцы подхватывали:

Высоки старые курганы,

Выше их будут вороха пшеницы.

Луна уставала ходить за молодыми пахарями и клонилась к лесу, на покой. Под ножами плугов трещала стылая земля.

- Выпрягайте! - кричал Миликей Никандрович.

Тохна обыкновенно отзывался первым:

- Еще маленько. По две борозды. Утром земля долго не оттает.

- Ночь утру не указчица: солнце-то еще выше поднимется, и землица оттает раньше, - отвечал Охлупнев и тут же соглашался: - Ну ладно, пропашите еще по две борозды, что ли, работяги неуемные.

- Слово комсомолу давал: посеять раньше всех.

- Слово надо оправдывать. И мы с вами оправдаем, ясны горы, оправдаем!

В конце долины, возле дороги, плотники строили дома, склады и мастерские МТС. Оттуда пришел в колхоз первый трактор.

Его встречали всем поселком.

Черепухин, приехавший посмотреть на работу алтайского колхоза, говорил с Охлупневым:

- Дождались подмоги!.. У нас один такой уже целину поднимает!

- Силен! Силен! - восхищался Миликей Никандрович.

Он спросил о жизни "Искры".

- Перешли на устав артели, - сообщил Евграф Герасимович. - Сам понимаешь, основная форма колхозного движения. И работа пошла глаже. Интересу у людей стало больше.

В долине стояли гранитные обелиски - "каменные бабы": какие-то древние скотоводы держали на руках ягнят, протягивали людям пустые чаши. Еще недавно кочевники, как святыню, обрызгивали "каменных баб" аракой, освященной шаманами.

Тракторист подхватывал обелиски крепким тросом, заводил машину и оттаскивал их на межу. Люди шли за ними и смеялись. Они не считали это кощунством: в свое время они срубили священное дерево кам-агач - и ничего худого не случилось. Они сожгли шаманские шубы и бубны, а самих шаманов выгнали из долины - и жизнь от этого стала только лучше.

Когда долина была очищена от камня, трактор прицепил плуг с тремя лемехами, и стальные ножи врезались в плотный дерн. По свежим пластам шла толпа. Самые степенные старики прищелкивали языками и, широко раскидывая руки, вскрикивали от радости и удивления: