Афанасий Коптелов - Великое кочевье

"Будто семейка: я - у печи, он - у стола. Алтайцы говорят, что от хорошего мужика пахнет ветром, а от жены - дымом".

Очнувшись от раздумья, она заговорила:

- Правда, теперь все учатся. Я бы тоже поучилась, да некогда... Маленькой не пришлось грамоту приобресть: школ-то в ту пору у нас не было.

- Надо учиться, - настойчиво посоветовал Борлай. - В город надо ехать.

- Ну, куда мне в город... Учителя попрошу и здесь немножко подучусь.

Вскипел самовар, и Макрида Ивановна начала разливать чай.

- Тебе, поди, такой чай не по душе! Ты привык к соленому.

- Ничего, ладно, - одобрил Борлай, смущенно улыбнувшись. - Чай с солью, с талканом - хорошо! В городе привык пить чай с сахаром - тоже хорошо! По-нашему - дьакши.

- А я понимаю алтайский разговор, - похвалилась Макрида Ивановна, стремясь порадовать Токушева.

Она не ошиблась: Борлай чистосердечно улыбнулся, как улыбаются дети, и тряхнул головой:

- Совсем хорошо!

Они долго пили чай, разговаривали о детских яслях и школе, о колхозном скоте и охотничьем промысле. Оба раскраснелись и утирались платками. Борлай чувствовал, что отказываться неловко, и принимал стакан за стаканом. А Макрида Ивановна, не любившая одиночного застолья, отводила душу, будто у семейного стола.

Борлай давно решил, что лучше Макриды жены ему не найти. Славная женщина, работящая, добрая и красивая. А о детях как она заботится! Затронула она его сердце. Он не раз собирался поговорить с ней, но не знал, как и с чего начать. Вот и сейчас он, смущенно опустив глаза, подыскивал слова, которые помогли бы открыть ему душу, но не находил таких слов. Было уже поздно. Борлай встал, надел шубу и, растерянно взглянув на Макриду, вышел, так и не простившись.

Оставшись одна, Макрида Ивановна погасила лампу и, не раздеваясь, легла на кровать, голову спрятала между двумя подушками. Ей хотелось заснуть, но никак не удавалось.

"Ничего-то у нас с тобой, Борлаюшка, не получается.

Вроде у тебя смелости не хватает поговорить со мной по душам... А сердце к сердцу тянется".

Макрида Ивановна встала, накинула шубу и вышла на улицу.

3

Вернувшись домой, Борлай бросил сумку с бумагами на стол и, не зажигая огня, повалился на постель.

Ему не спалось. Ветер, плясавший у окна, напоминал то шепот женщины, то плач детей. В избушке чувствовалось холодное дыхание ночи. Сходить бы сейчас в гости к брату, покачать на руках маленького Анчи, погладить бойкоглазую Чечек. Она ждет отца, расскажет, сколько у нее прибавилось косточек - игрушек. Но Борлай знал, что Муйна заговорит о своей тяжелой участи воспитательницы чужих детей и непременно упомянет о молодых вдовах.

Что же ему делать? Как жить дальше?..

Он зажег лампу и решил написать письмо своему другу. Филипп Суртаев поймет его и даст верный совет. Не чужой человек. Душа сестры для него открыта, и его, Борлая Токушева, он должен понять. Как всегда, друг ответит откровенно. Если напишет: "Женись", тогда... Тогда и слова у него, Борлая, найдутся. Он покажет письмо Макриде: "Вот Филипп советует... А я давно думаю о тебе..."

Но и в письме к другу не так-то было просто рассказать о своем чувстве и о своем намерении.

Вдруг Суртаеву это не понравится? Тоже выискался жених. В родственники напрашивается!.. Искал бы себе алтайку из старых вдов...

И Борлай начал письмо по-деловому:

"Разъясни ты мне, товарищ Суртаев, про наших врагов. Долго ли мы еще будем терпеть разных сапогов да копшолаев? Ты сам знаешь, что волчьи норы надо разорять так, чтобы ни старых волков, ни щенят не осталось. А то волчата подрастут - всех овец в отарах загрызут. Расскажи там, в обкоме партии, и спроси про все..."

Карандаш сломался. Токушев выдернул нож из деревянных резных ножен, наскоро заострил графит и продолжал писать:

"Недавно прибежал ко мне Кучук, который с детства работал на Сапога. Со слезами рассказал, что в маральник приехали из-за хребта вооруженные люди. С ними сам Сапог. Лучших маралов покололи и мясо увезли. Кучуку жаль было зверей, и он плакал. Другие крупные баи начали делать так же, как Сапог. Столько скота порезали, что сосчитать невозможно. Некоторых вызывали в сельсовет. Они посмеивались: "Своих коров режем, не чужих. Лишние они у нас". Хозяева! Надо у таких хозяев руки остановить..."

Что-то скрипнуло. Борлай не разобрал: снег под чьими-то ногами или стол под его тяжестью. Оглянулся: окно было черное, белые мухи метались по стеклу.

Продолжал писать:

"Я скажу прямо: не успели взять Сапога голыми руками, а теперь с оружием гоняемся за ним и поймать не можем. С ним, однако, человек тридцать таких же баев и разных несознательных алтайцев - прислужников байских. У всех - ружья".