Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

Иеромонах Сергий кончил свой рассказ, но, вместо благодарности, он увидел на лице игумена явное выражение досады.

- Подумай, старче, - сердито произнес Феодорит, - как же мы будем чудесами нашими привлекать к себе мордву, порицая ее и даже говоря о наказаниях и истязаниях, которые она якобы претерпела от пресвятой владычицы богородицы? И не только мы мордву не привлечем к себе, но тем самым наиболее отринем ее от себя... И не поверят нам люди, ибо на грабежи мордва не ходила и не ходит, и хотя вспомогает разбойникам, но сама не ворует и не убивает... Это мы и сами по вся годы видим у себя в Оранках и окрестностях.

Смущенный словами своего начальника, старец Сергий стал робко оправдываться.

- Но то было без мала сто лет тому назад... Мы могли того и не видеть... - старец запутался и, не зная что говорить, умолк.

Феодорит начал сердиться.

- Ох, старче, старче!.. Не тронь людей, потворствующих старине! Мордва гордится тем, что она на всей нижегородской земле некогда была владычицей... Она считает русских наихудшими из воров, захватившими якобы ее землю, а ты льстишься изобразить, как некая кучка мордвы вознамерилась сто лет назад убить и ограбить двух монахов и ушла, не ограбивши их... Обиднее сего ничего нельзя и придумать, и притом же сваливаешь ты сию неудачу их на пресвятую богородицу, отвращая тем самым от нее как язычников, так и новокрещенцев из инородцев. Понял ли? Подобную ересь произнести могут лишь безбожные, злонамеренные уста...

Старец Сергий теперь уже смекнул, в чем дело, и чистосердечно покаялся к своем недомыслии:

- Един ум здравствует, два благоприятствуют. Мудрость светозарная ваша одолела мое заблуждение. Только недруги могли бы внушить мордве оное чудо... Признаю. Аминь!

Феодорит, глядя торжествующе в смущенное лицо своего старого казначея, подумал: "Аминем врагов не отшибешь и добра не наживешь".

Отец Сергий снова приободрился.

- После того, ваше преосвященство, извольте, я расскажу вам об ином чуде, о самом явном случае проявления благости богородичней...

- Дерзай!

- В деревне Палицыной жена, именем Пелагея Симонова, оком не видела и звенело у нее в ухе полтора года. Моляся богородице, - исцеление получи, славя бога и пресвятую владычицу. Вот и все.

Феодорит не писал. Он снова насторожился, относясь, видимо, с недоверием к словам своего казначея. Выслушав, повторил:

- Оком не видела и звенело в ухе? - И покачал головой усмешливо. "Звенело в ухе" - не лишнее ли есть?.. Велико ли это несчастие для человека, страдающего наивысшим убожеством - слепотою?!

Вздохнул и записал рассказанное Сергием чудо, не упомянув ничего об ухе. ("Мало ли у кого звенит в ухе, особенно после пития?")

На третьем чуде их вдруг перебил влетевший в келью настоятеля послушник. Он, еле дыша от быстрого бега, выкрикнул в ужасе:

- Епископ едет!..

Феодорит и Сергий в испуге вскочили со своих мест.

- Где ты видел?

- В лесу... Со стороны Дальнего Константинова...

Настоятель и казначей опрометью вылетели в сени. На дворе уже метались чернецы, выбежав с метлами и лопатами наводить порядок в саду и на дворе.

- Звонаря! Звонаря! - завопил Феодорит, выпучив свирепо глаза. - Бей в колокол!..

Но не успел он прокричать эти свои слова, как на колокольных вышках уже многозвучно зазвенела игривая легкая медь. Она смешивалась с низким ленивым гудом больших семисотпудовых колоколов...

- Хоругви! Иконы! - продолжал исступленно кричать игумен, выбравшись на волю.

И тут вышло, что он уже опоздал: по дорожкам сада, пыхтя и ругаясь между собою, монахи волокли на переднюю дорожку, к "святым воротам" священные стяги и хоругви, громадные иконы и прочую утварь, необходимую для крестного хода...

"Не пришел ли час ратных подвигов монастырской братии? Не знамение ли - приезд епископа, возвещающее начало похода святой церкви на язычников?!"

Об этом в смятении размышлял Феодорит, по-праздничному облачаясь при помощи послушника в лучшее облачение и надевая на себя подаренную ему епископом малиновую в золоте бархатную ризу...

XVI

Трудно себе представить что-либо величественнее раскинувшейся по лугам и перелескам весенней Волги, и нельзя спокойно смотреть, как подкрадывается она по зеленеющим Дятловым горам, не щадя храмов, домишек и амбаров, к белоснежному красавцу кремлю. Притихли бойницы и соборы. Река идет на них, полноводная, сильная, гордая. Ни один царь, ни один губернатор и полководец, ни один архиерей - никто не властен остановить ее вольного, неотразимого напора. Но сбудет половодье, и она опять спокойно и ласково отразит в себе небо, и солнце, и звезды, и башни, и деревья, и застынет в этой близости к людям и зелени - кроткая, покорная.