Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

Ванька стукался лбом о пол, а сам думал: "Охлади, господи, душу мою ненасытную - помоги стяжать крест твой господень, на престоле лежащий и золотом, яко солнце, сияющий! Накажи монахов, род гнусный и лицемерный. Недостойны они твоей милости! Боже! Вознагради мое смирение - могу ли я дерзать мыслию сопричисленным быть к лику святых, погрязая во гресех, ересях и заблуждениях, а оные иноки, творя беззакония и непотребства, дерзают карабкаться на небо, имея якобы к тому упование сесть в одном ряду с Николаем Угодником и другими вельможами. И прошу еще я, униженный, смиренный раб твой, отдай оный серебряный с золотом крест мне, а не кому другому! Зачем он макарьевским инокам, во лжи и невежестве утопающим?!"

Каин ощутил на плече чью-то сильную руку. Вздрогнул. Оглянулся. Атаман Заря. Улыбается.

- Идем! - шепнул он и с достоинством пошел вон из церкви.

За ним потянулись Каин, Сыч, Рувим и Турустан. Михаил Заря осторожно шагал среди распластавшихся на полу богомольцев.

- Быстро ты спроворил! - сказал он, разглядывая Каина, когда вышли на волю.

- Не верю я ему! - кивнул на Ваньку шедший рядом с Сычом Рувим.

- Молодой, а глаз у тебя острый... Известно: вор не брат, потаскуха не сестра.

Турустан поддакнул:

- Глазищи-то какие плутовские!.. Ой, братцы! Напрасно мы с ним связались!

И всем троим стало легче. Каждый до того тайно следил за Ванькой, но высказать своих дум не решался. А теперь все трое, оказывается, думали одно и то же.

- Тише, отроки! - одернул товарищей Сыч. - Вида не кажите до времени. Что будет!

Ванька громко смеялся и хлопал Михаила Зарю по плечу, как давнего приятеля. Атаман был серьезен. На ярмарочной площади, пустынной и безлюдной по случаю кануна праздника, из-за одного ларя высунулся чернец.

Цыган показал ему нож. Чернец исчез.

- Кто такой? - спросил Рувим.

- Шпион, - спокойно ответил Сыч. - Они теперь под каждым ларем.

- Чего ради?

- Эх, чудак! За атаманскую голову воеводы тридцать рублев дают! А ты говоришь!

- Чего же ради они его не схватят? Не видят нешто они, что нас немного?!

Цыган весело рассмеялся:

- Дитятко ты неразумное! Наших полна церковь! Остались богу молиться они для вида. Да и чернец-то, что дорогу нам казал, не кто иной, как наш, да и нищие, что на паперти сидят - тоже наши, да и монахи, говорю, многие в заговоре с нами. Атаману только свистнуть - и вся ватага слетится. Вот и не трогают! Поневоле.

Рувим покраснел. Возрадовалось его сердце. Он с уважением и трепетом смотрел теперь вслед идущему впереди атаману.

- Видать - советоваться будем. Тяните атамана на тот берег... Рыхловского зорить, - науськивал товарищей Сыч. - Самый главный лишай он на белом свете. Господи, что же это за сукин сын такой уродился?! Не умру я, детушки, спокойно, пока не отомщу за Степаниду! Зарежу я Фильку, я печенки его по сучкам развешаю - клюйте, галки, вороны, сороки! Долбите его!

Турустан, слушая Сыча, погрузился в размышления:

"Цветок беленький лесной, Мотя моя дорогая! Как же должен я о тебе сокрушаться! Поля и леса родные, девушки и парни, старики и старухи! Турустан сдержит клятву и вырвет у злодея, коршуна в облике человечьем, свою невесту. Отомстит он и за отца своего, и за мать родную, и за всю мордву!"

У Рувима были свои мысли:

"Защитники христианства, - думал он, глядя на Макарьевский монастырь, - чего добиваетесь?! Почему ополчились на нас, на евреев? За что страдает мой отец? Чем провинился он? В талмуде говорится: "Негодует на нас небо за наши грехи, а мир за наши добродетели". Отец, кроме добра, никому ничего не делал. Неужели ему суждено погибнуть за свое доброе сердце?!"

Трудно было удержаться от грустных мыслей, идя по пустынному берегу Волги и слушая унылый осенний водоплеск. Каждому хочется жить спокойно, не страшась никого. Каждый бы с радостью поселился где-нибудь на постоянное житье, обзавелся бы семьей, но... все эти люди - беглые преступники. Сам Михаил Заря был бы в торговле умнейшим из купцов. В Нижнем только и разговору о том, что разбойники доставили "порядочнее всех прежних артелей" соль для Строганова. Но попробуй явись Михаил Заря к губернатору, покайся в своих поступках и попроси у него работы, - все одно каторга, если не хуже.

Закон неумолим: "Буде приведут разбойника - его пытать. Буде он с пытки повинится, что он разбойничает впервые, а убийства не учинил, у того разбойника за первый разбой отрезать правое ухо, да в тюрьме сидеть три года, а животы* его отдать истцам. После тюрьмы посылать его в кандалах работать всякие изделья. А ежели первый раз и с убивством - тех разбойников и за первый разбой казнить смертью".