Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)

Семен Трифонов яростно потрясал кулаком в воздухе. Множество кулаков поднялось над головами в толпе разъяренных крестьян.

Поп Иван, воспользовавшись возбуждением крестьян, слушавших Семена Трифонова, тихонько ускользнул прочь от телеги на усадьбу. Этого никто не заметил, вернее, никто и не обратил на это внимания. Всех захватил смысл речей Семена.

В горницу Феоктисты Семеновны поп вошел важный, нахмуренный, не показывая вида, что с ним случилось.

- Кума, вина!

Феоктиста Семеновна исполнила его просьбу. Руки ее тряслись, сама она побледнела, осунулась сразу. Хотя и не выходила она за ворота, а сидела в сенях, издали прислушиваясь к шуму, поднятому крестьянами, но все же ей стало понятно, что дело отца Ивана проиграно.

Видя смущение и страх Феоктисты, он принялся разглагольствовать:

- Раб божий - мой раб. Запомни. Придет час - все они, голубчики, полягут передо мною, обливаясь слезами раскаяния. Не верь им! Мне верь! Ненадолго хватит сей гордыни ума у смерда. У пастыря же не гнев, а ум должен действовать. Ты лучше приготовь-ка мне ложе, да и сама ляг, отдохни... Если кто изыскивает что-либо мудрое, тот должен думать об этом ночью. А сюда они не пойдут. Не до нас им с тобой.

Феоктиста Семеновна крайне удивлена была хладнокровием отца Ивана. Правда, хмель оказал уже свое действие на него, но все же не настолько, чтобы он мог забыть об опасности.

- Они и нас убьют?!

- Не убьют! Они меня с телеги низвергнули наземь - я не стал их поносить никакими словами и не стал им говорить о боге, а рассмешил их, побежав, аки заяц... Они посмеялись надо мною и только тем насладились. С них оного довольно. На душе у них стало легче, что они над попом надругались... Бог им простит, а мне польза. Унизиться мне перед народом значит, ввести народ в великий долг передо мной. Я останусь у тебя ночевать... охраню тебя от бед. Не бойся!

Феоктиста Семеновна обрадовалась. Бодрость отца Ивана заразила ее. С улыбкой облегчения принялась она взбивать пуховики у себя на постели.

Поп вышел во двор, прислушался. Голоса крестьян доносились издалека. Словно из-под земли появилась та же дворовая девка Анна.

- Ты чего? - удивился отец Иван.

- Мужиков смотрела.

- Куда пошли?

- В Терюшево. Дальнеконстантиновский бобыль повел их... С дубьем, с вилами, с рогатинами. Воевать пошли.

- Ты чего же смеешься?

- А что же мне - плакать?

Поп Иван подумал о том: хорошо бы на месте Феоктисты Семеновны была теперь эта девка.

- Ах господи, господи! - вздохнул он.

- Вы о чем?

- Об уязвлении похотью грешного человечества... Тебе сколько лет-то?

- Осьмнадцать.

- Давно ли ты у барина в дворовых?

- Два года.

Поп опять вздохнул:

- О времена! Что же это такое на белом свете делается?!

- Мне и хочется будто бы пойти за своими в Терюшево, а боюсь... закрыв лицо, прошептала Анна.

- Девке полагается дома сидеть и рукодельничать. Вот что.

- А у нас была мордовка, Мотя... Она разбойницей стала...

- Ну?!

- Верхом приезжала к нам... Красивая! Говорила, будто скоро мужики учнут бить вотчинников. Говорит - разбойники сожгут и Рыхловку... Что тогда мне делать?!

И опять засмеялась.

Поп хотел шепнуть: "Приходи ко мне, в Терюшево", - да вспомнил о своей матушке, о Хионии, и почесал озабоченно под бородой горло и, как будто отвечая своим мыслям, произнес: "М-да!"

В это время на крыльце появилась Феоктиста Семеновна. Ласково крикнула она:

- Аннушка, милая, сбегай-ка на скотный!.. Посмотри, как управился там со скотиной Дениско. А ты, отец Иван, жалуй-ка в горницу. Все готово. Иди спать.

В горнице Феоктиста проворчала:

- Порченая девка... Не слушай ее! Неисправимая... покойный Филипп Павлыч всех девок испортил... Они дерзкие и озорные стали...

Попа взяла досада: "Леший тебя дернул вылезти на двор!" - подумал он и сказал:

- Какой-либо девице стоит только некоторое время провести в разврате, и она, жалкая, слишком медленно будет исправляться. Если и решится исправиться - ради слез своей матери. Крепится она несколько времени, и потом вдруг показывает себя, точно в припадке. Она бежит от своих в дом непотребный... Она смеется и плачет. Это то же, что запой у пьяницы... Жалости достойны подобные девицы...

Феоктиста Семеновна, поверив чистоте помыслов отца Ивана, успокоилась. Чувство ревности к девке Анне у ней улеглось.

- Теперь воздадим хвалу господу богу - и на боковую! Э-эх, и чего людям надо?!. Чего ради они мятутся и на стену лезут?! К чему понадобились им бунты и войны?! О владычица, прости меня, грешного!