Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Мещерский, который писал свои воспоминания через тридцать с лишним лет после этих событий, неточно воспроизвел факты. Получается, что Тютчев, так сказать, пассивно ждал появления ответа на западные ноты и еще за день до того не знал об его содержании. На самом же деле поэт в течение июня - июля 1863 года самым активным образом участвовал во всей этой истории с враждебными нотами, несмотря даже на то, что был тогда болен. В первой половине июня он не раз встречался с Горчаковым и другими государственными и общественными деятелями в Петербурге, а в середине месяца выехал в Москву, где, как он рассказал в письме к жене от 1 августа, служил "чем-то вроде официозного посредника между прессой и Министерством иностранных дел".

Перед выездом в Москву поэт заручился твердым обещанием Горчакова проявить силу и волю. 25 июня он писал из Москвы дочери Анне: "Здесь ждут ответов Горчакова на иностранные ноты с некоторым опасением, несмотря на все уверения, которые милейший князь уполномочил меня давать всем и каждому в его непоколебимой решимости не делать ни малейшей уступки... К несчастью, может случиться на сем свете - и уже не впервые, - что, благодаря простому превосходству грубой силы, нелепость восторжествует над разумом и правом".

Тютчев, конечно, сделал все для того, чтобы влиятельная московская пресса поддерживала "решимость" Горчакова в течение тех нескольких недель, пока "на верхах" решался вопрос об ответе на ноты. 20 июня он сообщает из Москвы жене в Овстуг: "Ноты получены 11-го сего месяца (то есть когда Тютчев был еще в Петербурге. - В.К.). В настоящую минуту ответ уже должен быть составлен или почти. Он будет отрицательным..." Однако 27 июня он пишет жене: "Вчера, 26-го... должен был собраться Совет министров, чтобы ознакомиться с ответами на ноты держав... Слабость и непоследовательность правительства вызывают недоверие. Нельзя не отдавать себе отчета в том, что дело идет о самом существовании России. Я ожидаю худшего..."

"Здесь все еще находятся в той же тревоге, - сообщает он жене из Москвы 7 июля. - Ожидают, что завтра можно будет прочесть ответы князя Горчакова в "Жур-наль де Санкт-Петербург" (официальная правительственная газета на французском языке. -В.К.). Тем временем я получил письмо от Анны, все проникнутое негодованием и предсказывающее трусость и слабость с нашей стороны".

Наконец, 11 июля, Тютчев пишет жене: "...Вчера здесь прочли ответы Горчакова, принятые с всеобщим одобрением. Они написаны с достоинством и твердостью".

Месяц, протекший с момента получения западных нот до появления русского ответа на них, поэт провел в напряженной деятельности. И, между прочим, как бы противореча своему собственному рассказу о том, что Тютчев чуть ли не пассивно ждал этого ответа, Мещерский затем приоткрывает в своих воспоминаниях покров над "тайной дипломатией" Тютчева в это тревожное время. Он рассказывает, что в течение какого-то периода "ничего не было решено, и Государь находился между нерешительностью Горчакова и своим собственным чутьем... На помощь второму доблестная дочь его (Тютчева. В.К.), Анна Федоровна, умоляла Императрицу взять на себя инициативу и поддержать Государя в его решимости ответить Европе достойно России и... голос Императрицы решил победу русской чести. Из двух представленных Горчаковым Государю проектов ответа, слабого и сильного, Государь выбрал второй... главные мысли этой ноты принадлежали перу Тютчева".

Фанатичный монархист Мещерский явно сместил роли: едва ли можно сомневаться в том, что не царь, а именно Горчаков - не без самого энергичного воздействия Тютчева - проявил в этом деле решимость. Но есть все основания считать, что Мещерский нисколько не преувеличил роль Тютчева во всей этой истории, роль, о которой сам поэт не хотел, конечно, ничего говорить, ибо это могло испортить дело. Он, напротив, стремился представить весь ход событий достижением Горчакова.

Он писал ему из Москвы 11 июля: "Ваши депеши пришли сюда вчера. И я почитаю себя счастливым, что находился в Москве в такой момент... Это был, помимо всяких фраз, момент исторический... После всех этих оскорблений, всех этих официальных дерзостей заграницы, после всех этих сомнений и тревог... вдруг ощутилось как бы чувство облегчения. Вздохнулось свободно. Ничто не прошло здесь незамеченным в этих удачливых депешах. Ни один оттенок, ни одно намерение, ни одно изменение голоса не ускользнуло от оценки публики, или, вернее, страны. Всякий чувствовал себя счастливым и гордым, услышав себя говорящим так, ибо каждый находил присущий ему оттенок в том голосе, который говорил за всех.