Барбара Мертц: Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы

Настоящая дискуссия есть очень поверхностное, ограниченное прощупывание некоторых типов проблем, с которыми мы сталкиваемся, когда говорим о причинах в истории. Мы даже не решили важного вопроса о том, существуют ли такие причины. Однако мы, вероятно, поступаем правильно, когда ищем их и говорим о них. Интеллектуальный климат нашей собственной эпохи требует объяснений. Мы хотели бы, если бы могли, свести все явления к системам логических последовательностей. Отчасти это вызвано влиянием физических наук, и это влияние не всегда к лучшему. История может быть научной в своем подходе, и социальные исследования могут быть социальными науками в том смысле, что они применяют бесстрастный, критический и строго логический анализ к своему предмету. Но нельзя ожидать, чтобы дисциплины, имеющие дело с человеком и его своеобразными делами, использовали методы или давали результаты физических наук. Человеческий эксперимент не воспроизводится в лабораторных условиях; мы никогда не сможем контролировать наши образцы в такой степени, чтобы изолировать относящийся к делу стимул или определить специфический результат. Моя личная антипатия к использованию термина «научное» в гуманитарных дисциплинах вызвана тем, что самое применение слова порой внушает применяющему, что такая изоляция и такой детерминизм возможны. Иногда мне хочется, чтобы так и было.

В наше время мы чувствуем более личную потребность анатомировать прошлое в поисках его патологий, ибо, согласно некоторым историкам, наша собственная культура проявляет тревожные признаки болезни. Как бы вы ни определили стадии развития цивилизации и на какую бы ступень вы ни поместили нас сейчас, в XX столетии христианской эры, кажется маловероятным, что мы находимся в начале какого-то процесса. Это оставляет нас с неприятной возможностью приближения к концу. Если это так, нам приличествует раскрыть, в меру наших способностей, где мы находимся и почему. Если универсальные причины существуют и мы способны их разглядеть, мы можем узнать, как избежать их наиболее катастрофических следствий.

Такова одна из причин нашего поиска причин. Есть ли у нас основания предполагать, что мы найдем их, это другой вопрос. В настоящий момент похоже, что наш единственный выход, если нам суждено пасть, – приземлиться достаточно изящно.

Оставим теперь эту угнетающую тему и продолжим, с комфортабельной дистанции, рассмотрение заката и падения кого-то другого. Ассирийцы покончили с властью Куша, но они еще не покончили с Египтом. Ассирийская мощь простерлась до крайних пределов; обширная и недовольная империя требовала постоянных карательных экспедиций, чтобы держать завоеванные области под контролем. Ашшурбанапал не мог выделить достаточно войск для постоянной оккупации Египта. Ему пришлось полагаться на лояльность вассалов, которых он отобрал. А египетские клятвы в верности писались вилами на воде. Хвалить ли египтян за их упрямую ненависть к чужеземному господству или проклинать как клятвопреступников, но нужно признать, что они лежали спокойно только мертвыми. Ашшурбанапал, уходя домой, оставил Египет в руках человека из Саиса по имени Нехо. Нехо, разумеется, поднял мятеж при первом же удобном случае и был со временем доставлен своим огорченным повелителем в Ниневию. Сын Нехо, Псамметих I, был основателем XXVI, или саисской, династии. Псамметих, должно быть, имел в себе искру древнего огня. Он убедил ссорящихся вельмож объединиться против ассирийцев и захватил контроль над Фивами, принудив «супругу бога» «удочерить» его дочь.

Успех Псамметиха дал его подданным иллюзию возрождения. Но то была не более чем иллюзия. Прилив подлинной жизненной силы производит новые культурные черты, которые напоминают продукты других ренессансов только по мощи и творческому заряду того импульса, который их порождает. Но когда импульс и энергия отсутствуют, оглядывающееся назад общество стремится подражать прошлому, имитируя его внешние символы. Именно это и происходило в так называемом Саисском возрождении в период XXVI династии.

Самым ярким проявлением возрождения живописи было копирование – копирование настолько точное, что люди того времени воспроизводили штрих за штрихом роспись старых гробниц Древнего и Среднего царств. Не все искусство было рабским подражанием; начавшись в предшествующей династии, возможно под влиянием энергичных кушитских правителей, появляется новый стиль в скульптуре. Он виден в своих лучших образцах в некоторых головах царей и вельмож. Это твердые вещи, твердые по поверхности и по стилю, формализованные и все же оставляющие впечатление реализма. Эти две кажущиеся несовместимыми характеристики – натурализм и формализм – обнаруживаются в одно и то же время и в одних и тех же произведениях искусства. Результаты крайне любопытны. Но работы такого оригинального типа редки.