Михаил Галактионов - Париж 1914 (темпы операций)

Почему, в самом деле, начальник штаба германского войска оказался изолированным от живой действительности, происходившей на полях сражения? В этом сыграли роль вовсе не только личные ошибки Мольтке, в этом сыграл роль и метод руководств войсками германского главного командования. Напрасно при этом отгораживают Мольтке от Шлиффена. В данном случае он просто выполнял предначертания Шлиффена. Не Шлиффен ли писал в своем очерке «Полководец» (1906 г.) следующие строки:

«Он находится далеко в доме с вместительными канцеляриями, где телеграфные установки и радио, телефоны и сигнальные аппараты находятся под рукой, толпы велосипедистов и мотоциклистов, подготовленных к самым дальним поездкам, ждут приказов. Там, на удобном стуле перед широким столом, новый Александр имеет на карте все поле сражения перед собой. Оттуда он передает по телефону зажигательные слова, там получает сообщения командующих армиями и командиров корпусов, привязных аэростатов и управляемых воздушных кораблей, которые вдоль всей линии наблюдают за движением противника, следят за его позициями. Самая существенная задача руководителя сражением выполнена, когда он задолго до того, как последовало столкновение с врагом, дает пути движения и направление всем командующим армиями и командирам корпусов, по которым они должны идти вперед, и указывает им приблизительно дневные цели» [290].

Мольтке лишь выполнил буквально до карикатурности эти предписания, в которых он видел признак «нового Александра».

Конечно, тот факт, что Мольтке не отдал в ходе Марнской битвы почти ни одного распоряжения, является беспримерным в военной истории. Но так же обстояло дело в трех приграничных сражениях, при форсировании 4–й германской армии Мааса, в сражении при Сен-Кантене — Гизе [291]. Поскольку в этих сражениях германцами был одержан успех, Мольтке мог даже считать, что такой принцип, основанный на предоставлении полной инициативы командующим армиями, является безусловно верным и надежным. Во всяком случае с упорством, которое, по крайней мере, требует внести поправку в легенду о полном его безволии, Мольтке придерживался усвоенного им метода до конца. По этому поводу полковник Таппен (начальник оперативного отдела штаба германского главного командования) в 1925 г. пишет следующее:

«Генерал Мольтке упорствовал в своей прежней точке зрения, что руководство сражением на основе директив главного командования следует передать испытанным командующим армиями и не вмешиваться самому в это руководство, и в особенности потому, что в распоряжении германского главного командования не было резервов, и что немецкий боевой фронт был прежде связан наступлением противника, которое, по-видимому, велось численно преобладающими силами» [292].

Во всей деятельности германского главного командования в начале войны явственно выступает тенденция к разрыву между стратегией и тактикой, между высшим оперативным руководством и тактическим руководством сражением. В результате, руководство самого германского главного командования принимало формально схематический характер, превращалось в схоластическое творчество штабной бюрократии. Такая тенденция вовсе не появилась случайно во время войны, а, напротив, была традицией минувших войн и мирного времени. Творчество Шлиффена не было свободно целиком от этого «мертвящего схематизма»: разрыв между стратегией и тактикой заключался, как мы видели, в самом шлиффеновском плане. Мольтке продолжал эту традицию, на которой был воспитан. Он считал чем-то само собой разумеющимся, что дело высшего командования «чистая» стратегия, тактика же была передана в ведение командующих армиями и ниже [293]. Мольтке почти не интересовался тем, что же собственно происходило на полях сражения, каковы новые условия ведения боя; считалось, что все это давным-давно известно и идет, как положено, по-старинке. Уроки Маасского сражения не были, например, учтены, а ведь здесь было кое-что полезное и для предвидения того, что произошло на Марне.

Этот метод, родившийся в мертвящей обстановке высших штабов, где война приобретает вид схем, жестоко отомстил тем, кто его культивировал. Мольтке ни разу до исхода Марнской битвы не посетил фронта (впервые необходимость тесного общения с боевой действительностью учел сам верховный главнокомандующий император Вильгельм, который сделал неудачную «вылазку» в Шалон 8 сентября). Но не это самое худшее — гораздо хуже, что Мольтке свою теорию невмешательства возводил в принцип. Невнимание к тому, что делали корпуса, дивизии, полки и батальоны, привело к тому, что начальник штаба германского главного командования оказался оторванным и от армии. Дело не в том, что сам он сидел в 180 км от наиболее важного участка фронта; здесь надо напомнить, что французская главная квартира находилась в Шатильоне на Сене в 100–150 км от фронта, и что Жоффр после начала сражения не покидал ее ни разу. Гораздо серьезнее тот факт, что связь с командующими 1–й, 2–й и 3–й армиями почти совершенно отсутствовала. Здесь Мольтке забыл предуказания Шлиффена, забыл вообще азбуку стратегического руководства. Начав с того, что командующие армиями не нуждаются в его опеке и в срочном случае поступят по своему разумению, Мольтке кончил тем, что вообще ничего не знал о положении этих армий. Телеграфной связи с тремя указанными армиями не было вовсе. Радиосвязь работала совершенно неудовлетворительно; сообщение Клюка от 31 августа в 22 часа было, вследствие помех, передано с радиостанции 1–й армии лишь 1 сентября в 16 ч. 30 м. и принято в Люксембурге в штабе только поздно ночью 2 сентября. Это было обычным явлением. Германское главное командование питалось главным образом перехваченными радио, которыми обменивались между собой армии, сомнительными агентурными данными и… газетами. Понятно теперь, как получилось нелепое положение, когда начальник штаба германского главного командования не знал, что делается с его армиями и даже, где собственно они находятся [294].