Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

— Ну как, согласен?

— У меня плохой почерк, — нашелся я.

— Давай посмотрим. — Он достал и положил передо мной кусок бумаги, ручку с пером № 86 и подвинул чернильницу.

— Вот что получается, лучше не могу, — сказал я, накарябав, с виду старательно, несколько фраз этим пером, которое я не любил в школе из-за того, что с ним у меня получался совсем плохой почерк.

— Да, совсем неважно, жаль, — сказал начальник как-то расстроенно. — Иди вычислителем во взвод управления к Носову, — и он подозвал белобрысого невысокого сержанта.

Носов отвел меня в землянку на троих, где отдыхал третий вычислитель, Нефедов. Землянка представляла собой ямку, примерно 3×2 м, вырытую в крутом откосе берега речки Цон. Сверху она была наспех, кое-как накрыта одним рядом довольно мелких стволов, на которых был настелен слой соломы и насыпана земля. Вход, как и у всех, прикрыт плащ-палаткой. (Спустя 30 лет, во время орловской встречи однополчан, я нашел и даже сфотографировался в этой ямке.) Рядом весь откос был усеян подобными землянками полка. Наша троица составляла отделение вычислителей, наряду с более многочисленными отделениями разведчиков, связистов и радистов взвода управления полка. Носов и Нефедов расспросили меня о моей жизни, рассказали о себе и порядках в полку, о непосредственных начальниках, кому и как подчиняться. Сразу установились нормальные дружеские отношения без дистанцирования командира от подчиненных, хотя в дальнейшем близких отношений не получилось. Это вещь тонкая, требует совпадения взглядов на жизнь и еще чего-то неуловимого, что сближает людей. Носов еще на гражданке был топографом и много ездил по стране, занимаясь топографической съемкой. Слушать его было интересно. Нефедов казался мне неинтересным, окончил 7 классов, работал, помнится, не то в колхозе, не то на мелкой фабрике. Работал, пока не взяли в армию. Взгляды его крутились вокруг жратвы и баб.

Дальше пошли обычные армейские будни воинской части, расположившейся на отдых, чем дальше, тем больше похожие на жизнь в запасном полку. Занятия по специальности, чередующиеся с караульной службой и нарядами на кухню, каждодневная проверка на «вшивость» после утренней физзарядки, регулярные политзанятия и немного (совсем немного!) строевой подготовки, чтобы не забывали. В свободное время, обычно после обеда или вечером, отлучаться далее 100–150 метров категорически запрещалось.

Изредка, вечером, показывали кино на улице. На большой полянке, близ лагерных землянок, натягивали на шесты огромное полотнище. Приезжала кинопередвижка, расставляла свою аппаратуру, нас собирали на этой полянке, и начинался киносеанс. Сначала, как всегда, показывали кинохронику, а затем саму картину, обычно бодрую, патриотическую. Как-то шла картина «Два солдата», и вдруг мы услышали гул приближающихся немецких ночных бомбардировщиков. Следует отметить, что мы, новички, быстро научились определять по гулу, чей самолет. В разных концах поляны закричали «Воздух!». Дело в том, что сверху виден свет, а это сигнал для бомбометания. Однако показ фильма продолжался. Гул нарастал, вот он над головой, я весь сжался, хотя стоящие рядом бывалые солдаты обронили: «Ничего, пронесет, не трусьте, по заданию летят…» Действительно, пронесло. Гул удалился в сторону Орла, и вскоре послышалась лихорадочная стрельба зениток и бомбовые разрывы. Обычно при пролете самолетов фильм приостанавливали, так как немцы бомбили и обстреливали каждую светящуюся точку, но последнее время они почти перестали гоняться за одиночными огоньками, уже здорово ослабели.

Как-то после умывания у нашей речки я выронил комсомольский билет, который всегда носил в левом нагрудном кармане гимнастерки. Вскоре обнаружил пропажу, и у меня, как говорят, похолодело сердце. Тогда это было серьезное ЧП (чрезвычайное происшествие), могли исключить из комсомола и вообще оценить это как враждебную попытку избавиться от документа. Глупость жуткая, но и последствия могли быть жуткими, мол, собирается дезертировать или даже перебежать к немцам (и не такое бывало в то время). Я заметался, стал всех опрашивать. Оказалось, что кто-то нашел билет и его передали уполномоченному контрразведки СМЕРШ (хуже некому!), нет чтобы мне вернуть. Я скорей к уполномоченному. Он долго и подозрительно меня расспрашивал, но билет вернул, как бы нехотя, приговаривая: ладно бери, но береги, а то загремишь в штрафную. Его, как и всех из СМЕРШа (расшифровка: смерть шпионам!), побаивались и очень не любили, считали бездельником и трусом. На передовой он не появлялся, а как затишье — тут как тут и все что-то ищет, подозревает. Многих склонял в осведомители, особенно среди офицеров. «Слабаки» из-за страха соглашались, а кто посмелей отказывались и даже посылали его к черту, как впоследствии наш комвзвода Павел Соболев. От таких «принципиальных» он быстро отставал. После войны, при наших встречах однополчан, наш «смершист» все время оправдывался: такая у меня была работа — вербовать, но я ведь никого не сдал, хотя на меня давили: плохо ищешь «неблагонадежных» (паникеров, распространителей ложных слухов, потенциальных дезертиров и перебежчиков и даже «лиц, читающих немецкие листовки»). Что правда, то правда, он никого не «засадил», ограничился вербовкой осведомителей. Правда, и это дело выглядело для «галочки». Осведомители числились в отчетах, но, за редким исключением, никогда ничего не находили.