Макс Галло - Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932–1934

Это воскресенье в середине июня начинается с важного события в той драме, которая разворачивается в Германии с момента захвата нацистами власти.

Впрочем, в Берлине это праздничный день. На аэродроме Темпльхоф собрались тысячи людей, чтобы посмотреть на грандиозное воздушное действо. Герман Геринг решил подарить столице рейха огромный воздушный шар, но, занятый делами в своем министерстве или желая смягчить недоверие и враждебность СА, передал право руководства церемонией обергруппенфюреру СА Карлу Эрнсту. В сопровождении приветственных криков и звуков фанфар Эрнст нарекает шар именем «Герман Геринг». Потом, забравшись в корзину, он поднимается в небо. Тысячи колышущихся платков и протянутых рук салютуют этому полету, символизирующему единство партийных лидеров и примирение Геринга с СА. Тем не менее Карл Эрнст сохраняет свое положение в списке Гейдриха. Воздушный парад ничего не изменил.

В тот самый момент, когда Карл Эрнст упивается свидетельством своей политической значимости, Франц фон Папен, вице-канцлер рейха, входит в большой амфитеатр Марбургского университета. Этот университет один из старейших в Германии. На фронтоне готического здания, в котором он расположен, указан 1527 год. Атмосфера здесь тихая и спокойная. Университет возвышается над спокойной рекой Лан, ботаническим садом и городом, словно бриллиант, вставленный в драгоценную оправу. История Германии, мистическая, загадочная, могущественная и мрачная, вся записана здесь: в церквях города, его ратуше, в низких тяжелых домах, на рыночной площади и замке, где в 1529 году встретились реформаторы Лютер, Цвингли и Меланхтон при дворе Филиппа Великодушного. Именно здесь, в этом древнем окружении, произнес свою речь католик Папен.

«Зная, что на эту встречу приедут выдающиеся представители интеллектуального мира, – писал позже Папен, – я готовился к ней особенно тщательно. Речь для меня написал Эрнст Юнг. Я полагал, что она даст мне возможность обратиться ко всей нации».

На самом деле Папен готовился не столь тщательно, как ему хотелось верить годы спустя.

Он принялся внимательно читать речь, подготовленную для него Юнгом, только сев в поезд, который шел в Марбург. Прочитав ее, он повернулся к своему секретарю, фон Чиршскому, который по выражению лица Папена понял, что тот испуган. Тем не менее Папен должен был произнести эту речь. В течение предшествующих поездке недель Юнг и Чиршский несколько раз встречались, стараясь, чтобы слова речи как можно точнее передавали их мысли. Необходимо было установить точный прицел и поразить мишень прямо в центр. Юнг много раз переписывал начало речи, понимая всю ее важность – она должна была стать предупреждением для всей Германии. «Мы затратили несколько месяцев на подготовку речи, – пишет Чиршский, – необходимо было найти подходящий момент для ее произнесения, и все должно было быть подготовлено с особым тщанием... Если бы Папен прислушался к нашему мнению, – добавляет секретарь вице-канцлера с ноткой осуждения, – речь была бы произнесена гораздо раньше».

Но Франц фон Папен не отличался особым мужеством. Взгляд его быстрых, пронизывающих глаз говорил об осторожности, которую некоторые безо всяких обиняков называли трусостью. Исключительно честолюбивый, он предпочел правительству Шлейхера правительство Гитлера, однако последние несколько месяцев его обуревали тревога и отчаяние. Штурмовики СА Эрнста Рема могли ввергнуть Германию в состояние анархии, совершив большевистскую революцию, а это означало бы конец касты аристократов и юнкеров, к которой, как хотелось думать фон Папену, он принадлежал. Часто разговаривая после совещания кабинета министров с Гитлером, он предупреждал его о том, какую угрозу представляет СА для режима и Германии. Но его предупреждения выражались в форме намеков и иносказаний, и Гитлеру всегда удавалось развеять страхи своего вице-канцлера. В этом месте Папен повторяет слова, которые он сказал промышленным магнатам Рура: «Всякий раз Гитлер высмеивал притязания лидеров коричневорубашечников и относился к ним как к пустяковым помехам».

Однако от недели к неделе ситуация ухудшалась. «В течение июня, – добавляет Папен, – я пришел к заключению, что необходимо восстановить равновесие. Гитлер пропускал мимо ушей мои высказывания на совещаниях кабинета, мои аргументы и прямые требования. Тогда я решил публично обратиться к совести Гитлера».