Вильгельм Кейтель - Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

С другой стороны, Кейтель, как солдат, был убежден, что этот человек, возглавлявший рейх и вооруженные силы, обладал незаурядными талантами; Гитлер действительно был необыкновенно одаренным во многих областях, обладал сверхмощным чарующим красноречием, отлично помнил детали, даже в военных делах, и потрясающим воображением, силой воли и смелостью. По мнению Кейтеля, его традиция верности к повелителю автоматически перешла на нового вершителя судьбы Германии; это была та же самая верность личности монарха, которая столетиями управляла мыслями офицеров при любом государственном строе Германии. Фюрер бессознательно стал чем-то вроде Ersatz-Kaiser. И хотя с правителем могло быть трудно или он мог поступать необычно и, по мнению многих, слишком необъяснимо, он был священным. Критиковать его, публично или в частной беседе, было бесчестно; можно было лишь из чувства долга выражать сомнения о правильности некоторых приказов. Но как только правитель принимал решение, офицер был обязан исполнять эти приказы и брать на себя ответственность за них.

Этот принцип еще не изжил себя со времен эпохи старых прусских юнкеров XVIII века и был выражением усовершенствованного понятия верности, возникшего во времена кайзера Вильгельма. В случае такого вождя, как Гитлер, это было особенно опасно; но все-таки это был принцип, которому следовал фельдмаршал Кейтель. Но было и еще кое-что: у Гитлера был дар влиять на людей; это был дар, который он часто использовал в отношении Кейтеля. Хотя фельдмаршал и был очень смелым офицером, в душе он ощущал себя беззащитным против Гитлера, тем более что в течение долгого времени он был вынужден соглашаться, что фюрер Германии оценивал конкретные ситуации более точно, чем его опытные солдаты: «Я был бесконечно преданным оруженосцем Адольфа Гитлера; мои политические взгляды должны были быть национал-социалистическими».

Так Кейтель описал себя чехословацкому адвокату полковнику д-ру Богуславу Экеру на предварительном допросе 3 августа 1945 г. Но он подчеркнул, что ранее, во времена кайзеровского рейха и Веймарской республики, у него не было политических симпатий и он не участвовал в политической деятельности; поэтому он не стал «нацистом», добавил он.

С другой стороны, Кейтель признает, что, когда его спросили о стоимости программы перевооружения Германии, он «чуть не упал», когда узнал, что 1 сентября 1939 г., во время своей первой речи о войне, Гитлер оценил ее в 90 миллиардов рейхсмарок, тогда как фактически она никак не могла быть больше 30 – 40 миллиардов. Такие преувеличения и обманы были частью натуры этого «верховного вождя». Для Кейтеля Гитлер – как человек и как фюрер – всегда был загадкой. Самоубийство Гитлера в конце войны и его уклонение таким образом от единоличной ответственности, о которой он так страстно и резко заявлял во время споров с Кейтелем, было тем, что фельдмаршал не мог понять до конца. Но он не отказался от своей роли «оруженосца» Гитлера, даже несмотря на то что он должен был заплатить за свою верность собственной жизнью.

Документы и письма, воспроизведенные в этой книге, взяты в основном из двух источников: во-первых, из переписки, содержащейся в документах его Нюрнбергского адвоката, д-ра Отто Нельте, и огромного количества писем, написанных женой фельдмаршала своей матери, отцу и свекру; письма воспроизведены с некоторыми купюрами, опущенные фрагменты отмечены точками. Во-вторых, использованы мемуары и воспоминания, написанные самим фельдмаршалом в тюремной камере в Нюрнберге, где он ожидал вынесения приговора и расстрела, составленные без доступа к каким-либо документам или материалам.

Кейтель описывает тяжесть последних месяцев до суда и выполнения приговора в записках о своей жизни, в конце которых он указывает:

«Условия, в которых мы живем здесь в течение пяти месяцев, сейчас [после возвращения в нюрнбергский Дворец правосудия] оставляют желать лучшего, поскольку я ничего не знаю о том, что происходит с моей страной и моей семьей, и, конечно, о том, что ждет меня самого. В последние два месяца нам разрешили писать письма и открытки, но мы не получили никаких ответов.

Очевидно, все эти обстоятельства не могли не отразиться на моем здоровье, нервах и умонастроении. С мая [1945 г.] я потерял два стоуна [3]в весе, из которых один – за последние восемь недель пребывания здесь, в нюрнбергской тюрьме. Сейчас я уже не могу худеть больше.

Я хорошо понимаю, что мы, солдаты, должны быть привлеченными к ответственности военным трибуналом союзников и что нас нужно держать врозь в заключении на время расследования, но я заметил, что то, что меня в моей камере лишили даже самых скромных предметов необходимости, – это гораздо тяжелее утомительных, как всем известно, допросов, на которых все свои показания – поскольку я нахожусь под присягой – я должен тщательно взвешивать.