Эрих Керн - Пляска смерти. Воспоминания унтерштурмфюрера СС. 1941–1945

Что же касается московского патриарха, то его существование – явный обман, организованный НКВД, а роль – слишком ничтожна, чтобы ее можно было рассматривать всерьез. Было бы грубой ошибкой полагать, что люди за железным занавесом – по сути, совершенно новая разновидность человека – так же чувствуют и так же мотивируют свои действия и поступки, как и мы. Новые интеллектуальные подходы обусловили и новые эмоциональные восприятия. Побудительные мотивы и аргументы, имеющие для нас решающее значение, абсолютно не действуют в новой России, а порой даже дают прямо противоположный результат. В ходе ленинского эксперимента основательно перемешались привычные критерии и ценности, что в итоге привело к духовной изоляции Востока, то есть к ситуации, которую на первый взгляд даже невозможно себе представить.

В довершение всего случилось так, что для нас существенным источником информации о жизни в Советском Союзе были белогвардейцы, бежавшие из России. Но в подобных вопросах, как известно, беженцы обычно являются чем-то вроде «даров данайцев» для приютившего их государства, ибо их сведения о собственной стране не только всегда субъективно окрашены, но – что более серьезно – они обычно относятся к периоду, давно ушедшему в прошлое. Бывшие участники Белого движения не только не знают современной России, но охотно рисуют созданную собственным воображением картину жизни в Советском Союзе, выдавая желаемое за действительное.

Уничтожение царского режима и ликвидация помещиков, буржуазии и зажиточных селян привели к исчезновению социального, экономического и духовного различия между пролетарскими и крестьянскими массами, пережившими «русский холокост» (по количеству жертв на порядок превышающий хорошо известный еврейский (от 2,7 до 5,7 млн, последняя цифра многими считается сильно завышенной) или геноцид армян в Турции – 1,5 млн. К 30 млн жертв революции (в основном от голода и эпидемий, но несколько миллионов унес террор) надо добавить около 10 млн погибших в ходе коллективизации и индустриализации. Еще некоторое количество людей погибло в ходе «селекции», осуществлявшейся в 1921–1941 гг. органами, – «просто расстреляно» было около 700 тыс., сколько умерло раньше времени от тяжких условий жизни – могут подсчитать демографы. Однако вопрос о «русском холокосте», в отличие от еврейского и армянского, пока упорно замалчивается. – Ред.). Для них наряду с новым экономическим устройством нужно было создать и новый социальный порядок. Ее концепцию заимствовали у практиковавшегося в экономической сфере коллективизма, а ее первой жертвой стали сохранившиеся после Октябрьской революции остатки индивидуализма как нравственной силы. Основой всех аспектов и сторон советской жизни сделались «массы».

Эти рожденные новой эпохой массы, воодушевленные новыми идеалами и целями, полностью обособились от остального мира. Они уже не понимали того, что происходило за пределами границ новой России, изъяснялись уже на своем специфическом языке, на нем говорили также их сердца и разум. Подобному развитию, вне всякого сомнения, во многом способствовали благоприятные внешние условия: пресловутый экономический эксперимент не удался бы нигде в Европе, кроме как на необъятных просторах России. Россия, самостоятельное государство, оставалась изолированной от западного влияния, а экономические промахи в одних областях уравновешивались успехами в других. Аналогичным образом обстояло дело и с экспериментом в духовной сфере. Ни у какого другого народа он не зашел бы так далеко, как у русских. Русские люди издавна с недоверием и подозрительностью относились к своим соседям (было за что. – Ред.) и истово верили в свое предназначение в качестве спасителей мира от всех бед и пороков. У русских любая идея становится религией, даже атеизм. Не последнюю и не менее важную роль сыграло и то обстоятельство, что все эти эксперименты усилили стадные чувства славянских рас. Эти расовые и географические факторы в сочетании с присущей Москве настойчивостью в достижении поставленных целей, невзирая на любые жертвы и препятствия, явились ценнейшими союзниками большевиков при осуществлении ими упомянутого эксперимента.

С вторжением вооруженных сил Германии эксперимент оказался в смертельной опасности. Сталинская политическая изоляция была нарушена, занавес приподнят, и у народов Советского Союза, несмотря на все допущенные нами ошибки, появилась возможность для сравнения. А это уже представляло прямую угрозу самим основам большевизма, особенно если затрагивался чрезвычайно чувствительный вопрос относительно уровня и образа жизни простого люда. Тогда внезапно спадали разбитые вдребезги оковы коллективизма, и перед изумленным взором на горизонте возникал совсем иной мир. Быть может, еще не очень ясный и в чем-то проблематичный из-за издержек войны и многочисленных ошибок германской военной и гражданской администрации, но все же более желанный в сравнении с большевистским «раем».