Фредерик Коплстон - История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I

А профессор Целлер подчеркивал беспристрастие греков по отношению к окружающему миру, что в сочетании с их чувством реальности и мощью абстрактного мышления «позволило им очень рано признать свои религиозные идеи тем, чем они в действительности и были – плодом художественного вымысла». (Это высказывание конечно же вряд ли понравилось бы большинству греков, никак не связанных с философией.) С того момента, когда легенды о мудрецах и мифы поэтов уступили место полунаучным, полуфилософским размышлениям ионийских космологов, философия сменила собой искусства (по крайней мере, так должно было быть по логике вещей). Эта философия достигла вершины в системах Платона и Аристотеля, а впоследствии в системе Плотина поднялась до таких высот, что вышла из себя (трансцендировала), но уже не в мифологию, а в мистицизм.

И все–таки резкого перехода от мифа к философии не существует. Можно даже сказать, что, когда мифологический элемент начал уступать место рациональному мышлению, но не исчез еще полностью, теогония Гесиода нашла свое продолжение в ионийских космологических спекуляциях. Безусловно, он сохранился в греческой философии и в постсократическое время.

Величайшее достижение греческой мысли зародилось в Ионии; и если Иония была колыбелью всей греческой философии, то Милет был колыбелью ионийской. Именно в Милете жил Фалес, которого называют первым ионийским философом. Ионийских философов потрясали факты изменения, рождения и роста, увядания и смерти. При этом они хорошо понимали, что весна и осень в окружающей природе, детство и старость в жизни человека, появление на свет и уход из жизни – это очевидные и неизбежные процессы мироздания. Было бы большой ошибкой полагать, что греки были счастливыми и беззаботными детьми солнца, которые только и делали, что лениво бродили по галереям своих городов, созерцая великолепные произведения искусства или наблюдая за достижениями своих атлетов. Они были хорошо осведомлены о темной стороне жизни; радуясь солнцу и наслаждаясь, они прекрасно понимали, что человек беззащитен перед лицом природы и не знает, что с ним случится завтра, что смерть неизбежна, а будущее теряется во мраке. «Лучше бы человеку не рождаться вовсе и не видеть света солнца, но уж если он родился, то лучшее, что он может сделать, – это как можно скорее пройти через врата смерти», – заявляет Теогнис, напоминая нам слова Кальдерона (столь дорогого Шопенгауэру): «Главное преступление человека – в том, что он родился». И слова Теогниса эхом отразились в словах Софокла в «Эдипе Колонском»: «Не быть рожденным – превыше любого расчета… »

Более того, хотя идеалом греков была умеренность, их стремление к власти не позволяло достичь его. Постоянные войны греческих городов между собой, шедшие даже в эпоху расцвета греческой культуры, когда всем было уже ясно, что надо объединяться против общего врага; постоянные восстания в городах, возглавляемые либо рвущимися к власти олигархами, либо демократами–демагогами; продажность греческих лидеров – даже в тех случаях, когда на карту была поставлена жизнь и честь родного города, – все это демонстрировало жажду власти, которая была так сильна в Греции. Греки презирали неудачников, для них идеалом была сильная личность, которая знает, чего хочет, и способная этого добиться. Понятие «добродетель» у них означало главным образом умение достичь успеха. Как заметил профессор Де Бург: «Грек сказал бы о Наполеоне, что это был человек, во всех отношениях превосходящий других». Что же касается откровенного и беззастенчивого признания в неуемной жажде власти, то стоит только прочитать рассказ Фукидида о встрече представителей Афин и Мелоса. Афиняне заявили: «Но и вы, и мы должны говорить только то, что думаем, и стремиться только к тому, что достижимо, ибо все мы хорошо знаем, что при обсуждении людских проблем вопрос о справедливости встает только тогда, когда силы сторон примерно равны; обычно же сильные забирают себе то, что могут забрать, а слабые отдают то, что должны отдать». Это содержится и в знаменитых словах: «Ибо что касается богов, то мы верим, а что касается людей, мы знаем, что сама природа заставляет их властвовать в тех случаях, когда они могут это делать. Этот закон установлен не нами, и мы не первые, кто следует ему, мы лишь унаследовали его от отцов и передадим своим детям на все последующие времена. Мы знаем, что и вы сами, и все человечество поступили бы точно так же, если бы были так же сильны, как мы». Вряд ли можно найти более бесстыдное признание в стремлении властвовать, Фукидид же нигде не допускает даже намека на то, что осуждает поведение афинян. Напомним, что, когда в итоге Мелос сдался афинянам, те казнили всех мужчин, способных держать оружие, отдали в рабство женщин и детей и заселили остров своими поселенцами – и все это происходило в эпоху расцвета Афин и их культуры.