Виктор Кудинов - Неволя

- Да жене скажи, что с ногой ничего страшного. Пусть не беспокоится. Скоро приеду! - выкрикнул Ергаш и бессильно откинулся на кошму. - О проклятущая жизнь!

Ознобишин не стал его слушать, пустил кобылу в галоп и скоро был далеко. Когда он оглянулся, две прокопченные жалкие юрты чернели позади, подобно двум навозным кучам, и маленькая фигурка Ашота стояла поодаль от отары овец. Михаил помахал на прощанье.

К полудню следующего дня он прибыл в Сарай, в дом бека.

Бабиджа принял его в своих покоях, сидя на ковре и подушках. Михаил поведал ему обо всем, что наказал Ергаш. Тот слушал, полузакрыв глаза, перебирая четки тонкими пальцами; старик по-прежнему был сух, худ и набожен. Выслушав Михаила, он отослал его отдыхать, сказав, чтоб утром тот не уезжал, дождался указаний.

На рассвете, как только по двору стали раздаваться шаги и хлопанье дверей, Михаил поднялся и пошел готовить свою лошадь к отъезду. Однако ехать без разрешения было нельзя, пришлось ждать, пока бек проснется, помолится и позовет его.

До полудня Михаил прождал Бабиджу, сидя во дворе, под навесом. Давно закончилась молитва, почитал бек Коран, принял купца-араба, торговца драгоценностями, своего старого приятеля. Солнце высоко поднялось над городом, тени сделались короче, установилась почти летняя жара. А бек все не зовет Михаила. Может, забыл? Пошел Михаил к парадному крыльцу в надежде попасться ему на глаза и видит: Бабиджа, с сердито поджатыми тонкими губами, в желтом халате, белой чалме, усаживается на лошадь, молчаливые нукеры-братья, в серых полосатых халатах, верхами, лениво наблюдают за своим хозяином. Их вороные нетерпеливо бьют копытами в землю.

Михаил подошел поближе, кашлянул в кулак.

Бабиджа покосился в его сторону, нахмурился.

- Ты ещё здесь, урус?

- Жду твоих указаний, господин.

Бек коротко повелел:

- Поезжай за мной!

И тронулся шагом в распахнутые ворота, нукеры - за ним. Лошадиные копыта застучали гулко по твердой, как кость, земле. Все слуги, стоявшие поблизости, почтительно согнули спины. Михаил вернулся к своей лошади, вскочил в седло и догнал бека на улице. Он ехал позади братьев-нукеров, глядя на крутящиеся хвосты их жеребцов.

В глубокой задумчивости и большой тревоге пребывал Бабиджа. Мучило его одно: много прошло времени с тех пор, как он завел разговор с Нагатаем о женитьбе на его дочери, но так ничего и не изменилось - как и раньше, при упоминании о браке Нагатай просил подождать. Но чего? Того и гляди, объявятся женихи - именитые, богатые, молодые. И вдова вынуждена будет в конце концов выбрать кого-нибудь из них себе в мужья - второго супружества ей не миновать, но, если её суженым станет другой, а не он, Бабиджа, все пойдет прахом: надежды, радости, воображаемые утехи. Да и помечтать-то, как прежде, ему уже будет не о чем. Были бы у него дети, внуки, он не переживал бы так мучительно свое одиночество, а то един, как месяц! "Сегодня же надо переговорить. Пусть назначит срок, чтобы я не терзался. Либо - да, либо нет. Не хочу больше ждать!" - решил он, поэтому и прихватил с собой Озноби, надеясь, что с ним ему повезет и разговор с Нагатаем на этот раз будет более удачным, чем всегда.

У высокой ограды Нагатаевой усадьбы нукеры и Михаил спешились, а Бабиджа въехал в ворота и слез с седла только у низкого крыльца дома. Михаил взял его лошадь под уздцы, отвел под навес и привязал к коновязи. Бабиджа скрылся в доме, за двустворчатыми резными дверьми.

Михаил, оказавшийся впервые во дворе Нагатаевой усадьбы, был удивлен опрятностью и чистотой, с которой та содержалась. Во всем заметна умелая хозяйская рука. Большой сад за маленькой деревянной оградкой, одноэтажный широкий дом, различные службы - все сделано добротно, красиво, видимо, надо всем этим трудились умелые мастера и за работу им было хорошо заплачено.

Михаил присел на корточках в тени навеса, прислонился спиной к столбу у садовой оградки; всего в нескольких шагах от него переговаривались двое мусульман:

- Не поможет знахарь - помрет наш хозяин.

- Горе нам! - вздыхал другой, покачивая головой. - Какой хороший хозяин! Он дает нам кров, кормит нас, одевает. Куда мы денемся, когда он помрет?

Ознобишин спросил их:

- О ком вы так печалитесь?

Михаил походил на ордынца - обветренное, загрубелое, смуглое лицо, полосатый халат, высокая шапка, пастушьи сапоги... Только светлые серые глаза да ресницы могли ещё выдать в нем русского.

Правоверные, оба старики, с узкими седыми бородами, поглядели на него и печально покачали головами в чалмах.