Виктор Кудинов - Неволя

Он оказался в полумраке и тишине - слабый свет проступал через одно маленькое оконце, однако, приглядевшись, он ясно все различил. Перед ним, всего в трех шагах, располагался дверной проем, ведущий в соседний покой, завешенный плотным пологом. Вдоль стен стояли какие-то сосуды с длинными узкими горлами, в нишах - серебряная посуда, а в углу горкой лежало несколько книг.

Как только Михаил увидел книги, сердце его трепетно забилось, а все тело стала сотрясать нервная дрожь. Он метнулся к углу, схватил первую попавшуюся книгу и чуть не закричал от радости - это оказалось Евангелие. Его Евангелие! Едва он собрался сунуть его под рубашку, за веревку штанов, как услышал осторожный шорох. Он положил книгу на прежнее место и одним прыжком возвратился к скамье.

Занавески на дверях приподнялись, и через порог переступил векиль Али. Увидев постороннего, векиль испугался и спрятал что-то на груди, под халат, но, разобрав, что перед ним всего-навсего раб, впал в бешенство и с кулаками набросился на Михаила:

- Чего хотел?

- Скамью принес, - говорил Михаил, стараясь уклониться от кулаков векиля.

Али схватил Михаила за ухо и повел к выходу, злобно бранясь.

- Господин! - взывал Михаил, пытаясь освободиться. - Отдай книгу! Зачем она вам?

- Ах ты шакал! Украсть хотел? Так получай же!

На шум явился Бабиджа-бек, но Али уже успел вытолкать Михаила во двор, пнув при этом ногой:

- Пошел вон, презренный раб!

Бабиджа-бек молча покачал головой и выжидающе уставился на Али, а тот, подобострастно улыбаясь и кланяясь, доложил:

- Просил книгу.

- Книгу? - удивился Бабиджа.

- Да, господин. Какую-то книгу.

Дерзость этого русского ещё больше удивила Бабиджу, он покачал головой и вернулся в свой покой в раздумье. Сев на ковер, бек пододвинул светильник поближе к подставке из черного дерева, на которой лежала раскрытая толстая книга. То был Коран.

Глава двенадцатая

Однако Бабиджа не смог читать. Его мысли были заняты Озноби, из всех рабов к одному ему бек питал пристрастие и даже некоторое уважение за умение достойно держать себя и разумно отвечать на вопросы. Да и вообще Озноби нравился беку своей рассудительностью, спокойствием, и он подумывал, уж не приблизить ли его к себе, не возложить ли на него более достойную обязанность, чем простую тяжелую работу на водоемах. Затем его увлекли сладкие мечтания о Джани, дочери Нагатая, молодой прекрасной вдове - его печали и его радости, - и он забыл про Озноби. Как скряге приятно думать о богатстве и каждый день любоваться им, так и ему было приятно думать об этой женщине и мысленно вызывать её образ.

Когда Джани стала вдовой - её муж, Ибрагим-багадур, погиб на Кавказе, в последнем походе хана Джанибека, - у Бабиджи появилась заветная мечта взять её в жены. Вначале он таил в себе эту мечту, доверяя её лишь Аллаху, которого просил о помощи, будто Всемогущий мог стать для него свахой. Но Всемилостивый хотя и внушает надежду, поддерживает веру в благоприятный исход задуманного дела, да не дает совета, как его совершить; поэтому Бабиджа вынужден был поделиться своей думой с векилем Али, который похвалил за выбор и желание обзавестись молодой женой, ибо давно настало время подумать о наследнике. Если с ним, Бабиджей-беком, славным господином, что-нибудь случится, - храни его Аллах! - кому достанется все богатство?

Этот вопрос постоянно беспокоил и самого Бабиджу, потому что он был одинок. Когда-то у него было четыре жены и пятеро детей: два мальчика и три девочки, но все они померли от страшного мора, случившегося лет восемь назад в Орде.

Последние годы, живя в одиночестве, Бабиджа завел знакомство с шиитами и муллами, каждый вечер читал Коран, кормил по праздникам нищих, отпустил на свободу более пятидесяти рабов-мусульман. Все эти богоугодные дела подымали его в собственных глазах и, как ему казалось, укрепляли надежду жениться на Джани. Бабиджу нисколько не смущало то, что он стар, а она молода, что он уродлив, а она прекрасна, что в Сарае помимо него много мурз и ходжей, которые мечтают о вдове так же, как и он, и среди них много молодых красавцев, храбрых и сильных, настоящих багадуров.

Однажды в разговоре с Нагатай-беком он намекнул, что готов скрепить узы дружбы узами родства, чтобы поддержать угасающий светильник двух семейств и соединить два таких богатых состояния в одно, на что Нагатай ответил, что его предложение разумно, но об этом следует подумать.

Бабиджа согласился ждать, хотя знал, что Нагатай может думать очень долго, однако это не очень тревожило: раз Джани дала слово справлять по мужу трехгодичный траур - значит, она будет справлять его, чего бы ей это ни стоило, и ничто не сможет изменить её решения - он знал, какой иногда она могла быть упрямой. И ждал, терпеливо ждал все эти три года и надеялся.