Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути

Злоба сегодняшнего дня – конфликт держав с Японией. Если он углубится, наше положение на Дальнем Востоке улучшится и упрочится. Счастливая звезда не изменяет большевистской революции: международно-политическое положение СССР сейчас не внушает опасений, по крайней мере, непосредственных. Вопрос вопросов – в экономических результатах аграрной политики. Основная – военная – цель индустриализации, по-видимому, в значительной мере достигнута. Теперь дело за хлебом насущным. Был бы счастлив ошибиться в своем старом опасливом отношении к современному курсу в деревне!

Рад буду получить от Вас письмо.

«Харбин, 17 сентября 1933 г.

Дорогой Владимир Владимирович!

Весьма приятно было получить от Вас весточку и не менее приятно из нее узнать, что Вы чувствуете себя в Шанхае не плохо. Вы правы, радуясь, что прожили два последних года вдали от Маньчжурии. Трудно представить себе, насколько за эти годы изменилась к худшему жизнь здешней русской колонии, насколько подвинулся вперед процесс ее всестороннего упадка и распада. Нельзя тут жить, не ощущая глубокой психической депрессии. Конец – и очень печальный – заведомо предрешен, ощущаешь собственное – индивидуальное и коллективное – бессилие, и остается лишь «следить за собственным умиранием острым взором опытного врача».

Советская колония, в большинстве связанная со своей страной, разумеется, переживает все это значительно спокойнее, нежели эмиграция и люди, укоренившиеся в Харбине. Много народа уезжает в СССР. Между другими, уехали Н. И. Морозов с семьей, Волонцевич, многие учителя. Как видите, и «голосование ногами» бывает разное. Многим здесь так плохо (нищета, бандитизм), что приходится сознательно предпочитать домашние трудности зарубежным.

Политическая эмиграция (по Вашему определению, «руководящая или хотящая руководить верхушка») представляет собою ныне зрелище еще более плачевное, нежели два года назад. Какой-то сплошной неприличный анекдот, в местных условиях сейчас, однако, далеко не смешной, – во всяком случае, не только смешной. Ну, Бог с ним…

Наши субботники живут и поныне. Настроение? Конечно, не слишком веселое. Стареем, тяжелеем, болеем, хиреем, обывательски тревожимся завтрашним днем. Много печального доходит и с родины. Процесс очень затяжной и очень болезненный. Многое выходит не так, как ожидалось, как, думалось, должно было выйти. Но – и тут по-прежнему мы с Вами расходимся – нет у меня ни малейшего желания «голосовать» головой, применяясь к пируэтам наших бедных ног. Не нужно думать, что мудрая максима зеленого поля «ноги умнее головы» применима к явлениям большой истории и большой политики. Не следует смешивать функций верхней и нижней частей тела.

По-прежнему я не вижу силы, способной заменить в современной России советскую диктатуру. По-прежнему я думаю, что эта диктатура исторически является варварской формой самосохранения и развития нашего варварского народа. Нашему брату, старому интеллигенту, вкусившему дореволюционную сладость жизни, особенно чувствительны шипы режима; не спорю, чувствуют их и не только интеллигенты. Но, кроме шипов, режим имеет и свои сильные, очень сильные стороны.

Нельзя не радоваться, следя по иностранной прессе за ростом международного престижа нашего государства. Эту основную интуицию «устряловщины» я и доселе считаю вполне предметной. Больше того, – время ее оправдывает. Вянут интернационалистские иллюзии революции, – четче и жестче обрисовываются черты ее национально-государственного облика. Подлинный национал-социализм цветет не в Германии, а именно у нас.

Тяжелее, спорней, сомнительней крестьянская политика диктатуры. Но… чтобы «порадовать Вас громким голосованием», нужно было бы иметь в кармане секрет спасения. Его нет ни у меня, ни, думаю, у Вас. Остается рассчитывать на внутренние силы страны и внутреннюю имманентную логику процесса. Ужасы второй аграрной революции в этом году как будто начинают уже смягчаться. Кое в чем подались назад, кое-что усвоено из нового. C'est la vie?

Как видите, я не кричу о «войне до победного конца». Но меньше всего склонен обернуть этот лозунг и в другую сторону: мол, советский Карфаген должен быть разрушен. Нет, никакого проку из его разрушения не проистекло бы.

Не только «ноги», но и «сердце» людей нашего типа отталкивается от многого, что творится там . В этом наша большая личная драма: мы не способны «задрав штаны, бежать за комсомолом». Но разумом приходится не только «понять и прощать», но даже и «оправдать»… ни то и ни се, а «все» en bloc??. Раньше это «оправдание» выходило у меня бодрым и бравурным, теперь оно окрашивается грустно-лирическим тоном и некой жалостью к самому себе (нам, видно, суждено остаться на отлете), – но оно не перестанет от этого быть менее сознательным. И теперь, когда здесь кругом липовые совграждане гуртами стремятся, учитывая обстановку, бежать по пути Вонсовича 29 г. [392], – я не только из приличия, но и по крайнему своему разумению остаюсь при старых, Вам известных позициях…» [393]