Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Тут вмешался Молотов, сказав, что хочет напомнить о решениях. принятых по польскому вопросу в Тегеране; он хотел бы повторить слова Рузвельта и попросить присутствующих поправить его, если он процитирует неточно. Он вспомнил слова президента, который сказал, «что считает линию Керзона правильной, но чувствует, что публиковать это заявление пока несвоевременно». Поэтому можно сделать вывод, что британское, американское и советское правительства единодушны в вопросе о советско-польской границе.

Миколайчика удивило и возмутило это заявление, которого никто не опроверг и которое никого не удивило. Он спросил, может ли он узнать, какая западная граница определена для Польши в Тегеране, на что Молотов ответил: была предложена граница по Одеру. против чего никто не возражал. Черчилль высказался за согласие британцев с этим вариантом (Одер), а Идеи заметил: идея заключалась в том, чтобы отодвинуть границу как можно дальше на запад, к Одеру, как хотели поляки. Молотов подтвердил именно эту договоренность. Черчилль добавил, что вся Восточная Пруссия к западу и к югу от Кенигсберга отойдет к Польше, и Сталин согласился с ним.

Затем Черчилль спросил, не хочет ли Миколайчик обсудить формулу, согласно которой новое объединенное польское правительство примет линию Керзона как вариант рабочего соглашения с правом обсуждения на мирной конференции? Миколайчик резко ответил. что не уполномочен принимать подобные решения. Затем, когда Черчилль заметил, что согласие с линией Керзона кажется ему хорошим шансом достичь соглашения по созданию объединенного польского правительства, Миколайчик ответил, что он не согласен с этим, так как слышал, будто Комитет национального освобождения заявляет права на Львов. Черчилль возразил: огромный порт Данциг намного ценнее Львова! Тут вмешался Сталин, заявив, что советское правительство не торгует украинской землей. Он отрицал претензии комитета на Львов, сказав, что в любом случае он его не получит, но подтвердил согласие русских отдать Польше на западе не только Данциг, но и Штеттин. Черчилль обещал поддержку линии британцев. Но Миколайчика не тронули ни заявление, ни приманка. Сталин заметил на это: советское правительство приняло формулу Черчилля относительно линии Керзона не просто в качестве рабочего соглашения; Советский Союз не может каждый день менять свои границы. Тогда, судя по более позднему отчету Миколайчика, «Черчилль поднял руки, в отчаянии посмотрел в потолок и задышал с присвистом; мы один за другим тихо вышли».

14 октября Черчилль и Идеи еще раз попытались заставить Миколайчика согласиться на какую-нибудь формулу относительно границ, которую принял бы Сталин. Потерпев неудачу, Черчилль снова попытался уговорить Сталина немного уступить, но и это ему не удалось. Сталин решительнее, чем когда-либо, заявил: это должна быть линия Керзона с возможной поправкой на семь-восемь километров. Тогда Черчилль сказал, что хоть и не уверен в позиции Рузвельта, но полагает, что президент, может быть, будет убедительно просить Сталина быть великодушным к полякам и сохранить за ними Львов. Сталин эту просьбу оставил без комментариев.

До самого конца своего пребывания в Москве Черчилль не оставлял своих усилий смягчить позиции оппонентов. Но эти усилия по-прежнему сталкивались с теми же трудностями. Черчиллю, стремящемуся к единству, пришлось выслушать инсинуации Молотова по поводу попытки расстроить соглашение, заключенное в Тегеране; пришлось выслушать, как Сталин назвал Миколайчика «шантажистом», и выслушать еще более бурные упреки Миколайчика.

Однажды, когда терпение Черчилля лопнуло, он обвинил польское правительство в Лондоне в намерении нарушить мир в Европе и предупредил Миколайчика: если правительство не примет линию Керзона, с ним будет покончено и британское правительство от него откажется. Свою реакцию Миколайчик отразил в диалоге, который в его изложении выглядит еще более эмоционально:

«– Мистер Черчилль, я уже просил вашего разрешения высадиться на парашюте в Польшу и присоединиться к подполью… Вы мне отказали. Теперь я снова прошу у вас разрешения.

– Зачем? – удивился премьер-министр.

– Потому что я предпочитаю умереть, сражаясь за независимость своей страны, а не быть позже повешенным русскими прямо на глазах у вашего британского посла!»

Вспышка была прощена. Черчилль оценил, что Миколайчик и Ромер, министр иностранных дел, приехавший в Москву вместе с ним, действительно хотят найти компромисс и искренни в своем желании дружбы с Советским Союзом, но их окружение не разделяет их мыслей и чувств.