Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Могло ли появление этого заявления помочь тайному заговору против нацистских лидеров или даже заставить его принять иную форму, неизвестно.

Но все безрезультатно.

В сентябре американцы и британцы совсем растерялись, не зная, как следует поступить с Германией. Как описано в отчете Квебекской конференции, Рузвельт и Черчилль завизировали документ, который предлагал немцам жить на уровне бедности и запретил им снова развивать великую немецкую индустрию. От этой идеи быстро отказались, но слухи об его устрашающих версиях ходили еще долго. Немецкие агентства, чьей задачей было вливание гормонов страха и ненависти в немецкое сопротивление, с успехом использовали ее. Они говорили немецкому народу, что наконец-то стал ясен истинный смысл „безоговорочной капитуляции“. В обращении к немецкому народу они сделали вывод, что это равносильно полному уничтожению; или, как написала одна газета: „Немецкий народ должен понять, что мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть, и долг каждого немца сделать все, что в его силах, для победоносного завершения войны и крушения планов этих каннибалов“.

Геббельс использовал эти слухи против немецких сторонников продолжения борьбы на Востоке и прекращения на Западе. Например, в одной из его статей за 21 октября 1944 года читаем: „Вряд ли имеет значение, хотят ли большевики уничтожить рейх одним способом, а англосаксы другим. И те и другие имеют общую цель: они хотят избавиться от тридцати или сорока миллионов немцев“.

Настало время попытаться свести на нет усилия нацистов возбудить ложные страхи перед местью союзников, о которой заявляла их пропаганда. 28 сентября, когда союзные войска и танки пересекли границы Германии, Эйзенхауэр заявил: „Мы идем как победители, а не как притеснители“. Президент в своей речи от 21 сентября, предупредив, что никакой сделки с нацистскими заговорщиками не будет, снова заверил немцев, что они не будут порабощены. В штабе Эйзенхауэра и в Объединенном комитете наблюдалось естественное стремление и дальше убеждать немцев, что им не надо продолжать борьбу, чтобы спасти страну от разрушения и опустошения. Но в ноябре, посоветовавшись с Черчиллем, Эйзенхауэр и Военный департамент сочли: сейчас не время уговаривать немцев, поскольку дела на Западном фронте ухудшились, и немцы могут счесть это признаком слабости. Если русские не дадут таких же гарантий, эффект будет невелик, полагал также премьер-министр. Поэтому 26 ноября он сообщил Эйзенхауэру, что, по его мнению, лучше, чтобы до зимы все продолжалось как есть, добавив: „Я тем временем буду настаивать на безоговорочной капитуляции, к чему вы меня и склоняете“.

Забегая вперед, скажем: в Ялте в феврале 1945 года трем главам государств наконец удалось настолько приблизиться к соглашению, что они одобрили статьи, касающиеся целей союзников относительно Германии, как часть совместного заявления, которое они опубликовали в конце конференции. В нем не было ничего, о чем бы не говорили раньше Черчилль или Рузвельт, но под ним также стояло имя Сталина. В документе говорилось: „Нашей непререкаемой целью является уничтожение немецкого милитаризма и нацизма и гарантия, что Германия никогда больше не сможет нарушать мировое спокойствие… Нашей целью не является уничтожение народа Германии, но, только когда нацизм и милитаризм будут ликвидированы, у немцев появится надежда на достойную жизнь и место в сообществе наций“.

Думаю, после всей этой серии разъяснений немцы, как народ, больше всего боялись не формулы „безоговорочная капитуляция“. Они знали, что причинили миру невероятные муки и их ждет справедливое наказание. Нацистских лидеров ждала смерть или тюрьма; нацистов рангом ниже и их сподвижников – крах и унижение. Для высших военачальников и их штабов настал конец карьеры и власти. Для остальных немцев – убогое существование в разгромленной и оккупированной стране. И почти все боялись возможности власти русских.

У меня создалось впечатление, что поддержка формулы безоговорочной капитуляции мало повлияла на сопротивление немцев, разве что, может быть, в последний период войны. Ведь они стремились и надеялись не только получить гарантию того, что они не будут угнетены, но и заключить сделку с Западом, разобщающую их врагов и позволяющую им избежать наказания и выжить, как сильной стране.

Реальный вопрос для союзников – отличный от тактического – заключался в том, как поступить с Германией и немцами после капитуляции. Читая отчеты, я понял, что другого решения быть не могло, даже если бы некой немецкой группе – вроде той, что в июле 1944 года предприняла отважную попытку, – и удалось бы свергнуть Гитлера и его клику и добиться скорейшего заключения мира. Немцам было слишком много за что отвечать, они слишком боялись, они потеряли обычное право на справедливость в человеческом обществе. При безоговорочной капитуляции или без нее их защищали только выдержка и терпимость их врагов и взаимная недоговоренность между союзниками о действиях на территориях, подвластных Западу и Советскому Союзу.