Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Но что бы там ни говорил Наджиар, вести из Парижа приходили совсем неутешительные. Суриц, среди докладов о беседах с французскими политиками и чиновниками, представил подробный отчет о своих разговорах с Блюмом и Манделем. Общее впечатление получалось довольно мрачным; еще один весомый штрих к картине «упаднической» Франции, в духе Дюрозелля и Вебера. Французское правительство самодовольно полагало, что все его «бывшие друзья» сами в надлежащее время вновь отыщут путь во французский лагерь, без каких-либо усилий со стороны Франции. Это самодовольство могли поколебать только упорные слухи о нацистском флирте с Польшей и сдвигах в германо-советских отношениях. «Как «сигналы», — отмечал Суриц, — поэтому небесполезны».

Что касалось французских политиков, то Блюм был настроен предельно пессимистично и ждал, что Даладье и Бонне приведут Францию «к новому Седану». И это позиция, отмечал Суриц, лидера крупнейшей и наиболее сильной партийной фракции во французском парламенте! Мандель однако был в «полной оппозиции» к Блюму. Он был «абсолютно чужд какой-либо сентиментальности. Это чистейшей воды рационалист с налетом цинизма и с большой склонностью к заговорщичеству и интригам». Не афишируя этого, Мандель предпринимал постоянные усилия с целью устранить Бонне, писал Суриц.

«Он подбирает факты, слухи, материалы и ждет своего часа. В сентябрьские дни, когда он предвидел близкую войну и предвкушал роль второго Клемансо, он уже мылил веревку для Бонне. Сейчас он притаился, но его злоба против Бонне не ослабела. Если хочешь что-нибудь узнать о Бонне, нужно идти к нему».

Суриц сообщал, что получил важную информацию о предпринятых недавно Бонне тайных попытках улучшить отношения с Германией и Италией, еще до того как они стали достоянием общественности. Бонне готовил какие-то новые инициативы, имевшие целью убедить Гитлера, что Франция не вмешается в случае нацистской экспансии на восток. Мандель считал, что такие «гнилые примирения» и уступки никогда не удовлетворят агрессоров, и «с каждым новым кризисом будет уже труднее избежать войны, и... в конце концов, война навязана будет Франции в условиях наиболее тяжелых». 33

В середине февраля Литвинов был вообще настроен гораздо пессимистичнее своего заместителя в оценках англо-французской политики. На утверждения Майского о росте оппозиции умиротворенчеству Литвинов не без сарказма отзывался, что у Чемберлена и Бонне еще много чего припасено в карманах для уступок Гитлеру и Муссолини. «Неверно, что будто бы иссякли или иссякают ресурсы уступок». Англичане и французы решили избежать войны действительно «любой ценой». «Конечно, я не претендую на абсолютную точность своего прогноза, и всякие неожиданности возможны...». 34

Когда Литвинов опять встретился с Наджиаром 22 февраля, то, уже учитывая доклад Сурица, выразил сожаление о слабости французской политики. Но с Наджиаром он не был так прямолинеен, как с Майским. Он подтвердил, что Советский Союз будет продолжать поддерживать политику коллективной безопасности, если французское правительство тоже будет ее поддерживать, хотя ситуация для этого теперь менее благоприятна, чем была до Мюнхена. Теперь у британского и французского правительств было все меньше возможностей увильнуть в самый ответственный момент. Наджиар, как и Пайяр до него, категорически предупреждал Бонне, что если политика увиливаний будет продолжаться, Советский Союз может вступить в соглашение с Германией — какого бы мнения об этом ни был сам нарком. 35

Тем временем в Лондоне Майский продолжал искать возможности изменения британской политики к лучшему. В начале марта он сообщил, что Чемберлен и большое число министров присутствовали на приеме в советском посольстве. Майский даже имел краткий разговор с премьер-министром, который высказал предположение, что международная ситуация улучшается и сообщил, что Гитлер и Муссолини уверяли его в желании достигать своих целей только мирным путем. Лондонская пресса раздула из этого приема целое событие, говорил Майский, назвав это знаком улучшающихся отношений. Послу не стоило бы делать столь далеко идущих выводов: визит Чемберлена мог быть тактическим ходом, чтобы сделать Гитлера более сговорчивым или просто жестом, чтобы унять оппозиционных критиков, атаковавших правительство за нежелание улучшать отношения с Советским Союзом. 36

Литвинов продолжал никому не верить. Он соглашался с рассуждениями Майского о возможных мотивах визита Чемберлена в советское посольство, но все же думал, что премьер-министр мог испытывать в глубине души сомнения относительно своей способности умерить растущие аппетиты агрессоров. Поставленному перед прямой угрозой Чемберлену могла прийти мысль, что неплохо бы «намекнуть» советскому правительству о возможности улучшения отношений. Литвинов не видел в этом ничего, кроме хитрости и маневрирования: Чемберлен хотел направить Гитлера на восток, но если бы немцы возымели мысль двинуться в противоположном направлении, тогда у британцев была бы готова для них угроза альянса с восточноевропейскими государствами. «Не буду удивлен, — отмечал Литвинов, — если ответом явятся такие же жесты по нашему адресу со стороны Гитлера». И все же, поразмыслив над целями визита Хадсона в Москву, Литвинов, казалось, вновь готов был прислушаться к возможностям, которые предлагал Лондон. «Относясь, таким образом, с достаточной долей скептицизма и недоверия к английским жестам, я, однако, считаю их далеко не бесполезными, в особенности перед лицом обостряющихся наших отношений с Японией». 37