Майкл Карлей - 1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

А на следующий день, 15 марта, германская армия вошла в Прагу, нарушив мирное течение изменений в британской политике. «День разбившихся надежд», — записал Ченнон в своем дневнике. И настолько же день, показавший отношение Гитлера к непреклонности своих решений (думало большинство дипломатов в Берлине) и к собственным обещаниям не перекраивать никаких европейских границ. 46 Шутки в Берлине по адресу Чемберлена были грубыми и откровенными. Советский поверенный в делах Г. А. Астахов передавал одну из них, после январского визита Чемберлена в Рим: «Муссолини перечисляет свои требования — Джибути, Тунис, Корсика, Ницца и проч. Чемберлен на все отвечает: "Согласен". В заключение Муссолини добавляет: "А также Ваш зонтик". Чемберлен: "Позвольте, но ведь он мой... "». 47 Даже Чемберлен и Кадоган, которые отнюдь не пылали любовью к Ванситтарту, вынуждены были согласиться, что он кругом прав. Но все равно премьер-министра выводило из себя, что теперь он должен был выслушивать от Ванситтарта: «Вот! Это именно то, чего я ожидал. Он [Гитлер] убаюкивает вас обещаниями, а сам уже готовится к следующему прыжку». 48

А новости продолжали приходить плохие. 17 марта распространился слух, что Германия выдвинула ультиматум Румынии, требуя выполнить какие-то совершенно драконовские политические и экономические условия, и что над Венгрией тоже нависла угроза. Форин офис рассылал телеграммы во все сопредельные государства, выясняя, какова будет их позиция в случае германского нападения на Румынию. В Россию пришла телеграмма с вопросом: собирается ли Советский Союз помогать румынскому правительству. «Вот теперь мы начали флиртовать с Россией, — отметил Ченнон. — Должно быть, мы сели по самые уши, если пошли на такое». 49 Чемберлен все еще надеялся, что ситуацию можно спасти, хотя и он понимал, что оккупация остатков Чехословакии ставила под серьезный удар всю его политику. 50 Однако пробуждение премьер-министра от летаргии вовсе не значило, что он собирался превращать «жесты» Ванситтарта в сторону Москвы в долговременную тенденцию к сближению.

А Ванситтарт имел в виду именно это, и через два дня после того, как немцы вошли в Прагу, отправился с визитом к Майскому. Чиновники Форин офиса — так же как и историки — нередко осуждали замаскированный лоббизм Майского и его постоянные заигрывания с оппозиционно настроенными политиками, журналистами и даже министрами короны. Но вот перед нами пример, где участники поменялись ролями; потому что теперь именно Ванситтарт пытался агитировать Майского в пользу большого альянса против нацистской Германии.

«Ванситтарт пригласил меня зайти к себе и сразу же заговорил о центрально-европейских событиях. Вид у него был сильно взволнованный и вместе с тем почти торжествующий. Заявив, что он говорит со мной совершенно частным образом и только по собственной инициативе, Ванситтарт начал с того, что аннексия Чехословакии нанесла окончательный удар политике Чемберлена. Все крысы побежали с тонущего корабля... Сомнений быть не может. В настроениях всех слоев, в том числе в настроении консервативной партии, вплоть до ее наиболее чемберленовских групп, наступил поворотный момент. Политика "умиротворения" мертва, и возврата к ней не может быть».

«Я несколько раз и в различных формах, — говорил Майский, — высказывал скептическое отношение к серьезности происшедшей перемены, ссылаясь на опыт и прецеденты прошлого, однако Ванситтарт упорно доказывал, что я не прав и что внешняя политика премьера потерпела полный крах». Теперь должна начаться «новая эра», говорил Ванситтарт, в которую его политика должна увенчаться успехом — привести к созданию «могущественного антигерманского блока». И действовать нужно быстро, ибо Гитлер, воодушевленный своими успехами, не заставит ждать своего нового удара. Но где? В каком направлении? Опять игра в загадки. Ванситтарт полагал, что следующей целью может стать Румыния. Но каким бы ни оказалось направление следующего броска Гитлера, единственным способом предотвратить его было создание англо-франко-советского блока с участием других, находящихся под угрозой европейских государств. И Ванситтарт опять упомянул о своих надеждах на миссию Хадсона, которая должна была начаться на следующий день. Теперь она могла иметь еще более важное значение, чем предполагалось вначале.

Ванситтарт учитывал и возможные трудности. Франко-советские отношения оставались прохладными. Не было ли чего в запасе у советского правительства, чтобы обозначить их улучшение? Тут Майский был осторожен, говоря, что не может выступать от имени правительства, но лично он сомневался в том, должна ли инициатива исходить из Москвы. «А что касательно советских отношений с Польшей и Румынией? — спрашивал Ванситтарт. — Собирается ли Советский Союз оказать военную помощь Румынии, если она станет сопротивляться германской агрессии?» «Я отозвался незнанием, — ответил Майский, — Данный вопрос застает меня совершенно врасплох». Все, что он мог сделать — отправить Ванситтарта к недавней речи Сталина и еще раз заверить в готовности советского правительства оказывать помощь жертвам агрессии. Мне понятен ваш ответ, сказал Ванситтарт, но сейчас «наступает момент, когда Англия, Франция и СССР должны заранее решить, что они будут делать в том или ином случае».